— За то, доктор Бердам, что я не вешаюсь вам на шею, как другие женщины. Вы слишком много о себе воображаете.
— Иногда самомнение вполне оправданно, тем более если оно основывается на реальных достижениях. Вы не слишком высокого мнения о себе, потому что молоды и довольно зажаты. В Америке таких называют девушками из предместий.
— А вас бы там назвали маленьким Цезарем.
Подали яичницу, но два желтка в ней были жидковаты, и Китти отправила ее на кухню, распорядившись зажарить так, чтобы белки побурели. Чарлз в растерянности наблюдал, как его светский прием терпит катастрофу.
Но кофе, поданный в гостиную, был встречен вполне благосклонно.
— Сегодня вы совершили все мыслимые ошибки, — с улыбкой сказала Китти. — И это одна из причин, почему у нас так не любят помми. Вы не поинтересовались, что я люблю, потому что считаете меня невежественной провинциалкой, которую надо учить, что и как есть. Вы рассчитывали меня ошеломить и повергнуть в благоговейный трепет, чтобы я смиренно благодарила за преподанный урок хороших манер. Ваши гастрономические предпочтения имеют чисто финансовую основу: дорогое, значит, самое лучшее. А булочка с беконом — это так прозаично, не сравнить с кнелями из омаров. Я согласна, действительно не сравнить, потому что бекон гораздо вкуснее. А что касается вашего недожаренного мяса, то я вижу достаточно крови на своей работе, и мне вовсе не хочется, чтобы моя еда тоже кровоточила. Чем сырее мясо, тем больше в нем жира. Человек стал жарить мясо, чтобы вытапливался жир и хрящи становились заметнее. Во всяком случае, так учат медсестер. А врачей учат по-другому?
Лицо Чарлза вновь приобрело черты горгульи, но дело тут было не в уязвленном самолюбии. Просто он задумался, что такое надо сделать, чтобы заставить эту бесподобную женщину увидеть в нем человека, достойного стать ее мужем.
— Если бы я угостил вас хлебом с речной водой, вы, вероятно, отнеслись бы к ним благосклоннее, чем к этим дорогим деликатесам, которые я выбрал не с целью поразить вас или подчеркнуть вашу неискушенность, нет, я просто хотел показать, насколько высоко я вас ценю.
Чарлз старался говорить спокойно и обстоятельно, чтобы как-то развеять недоверие и подозрительность, которые по-прежнему владели Китти.
— Почему вы меня все время покусываете?
На лице Китти появилось усталое выражение.
— Чтобы вы перестали за мной ухаживать, Чарли. Вы… вы меня раздражаете. По-другому не скажешь. Я не испытываю к вам ни злости, ни отвращения, никаких сильных эмоций. Вы просто досаждаете мне, как ресница, попавшая в глаз.
— Тогда зачем вы пришли ко мне сегодня?
— Еще одна попытка вынуть ресницу.
— Хотите уйти?
— Вы наконец оставите меня в покое?
Чарлз умоляюще вскинул руки:
— Но я не могу! Китти, вы не должны так просто сбрасывать меня со счетов! Что мне сделать, чтобы доказать свою любовь? Мы же созданы друг для друга. Можете смеяться, сколько угодно, но я вас безумно люблю и хочу, чтобы вы стали моей женой и самым близким другом. Я выну у вас из глаза эту ресницу, чтобы вы наконец увидели, что я тот человек, который вам нужен…
Чарлз стукнул кулаком по столу, и в его глазах полыхнуло пламя.
— Не говорите глупостей! И отвезите меня домой. Благодарю за просветительский ужин.
На этом все и закончилось. В молчании они вышли из дома и направились к красно-коричневому «паккарду». Чарлз открыл дверь и усадил Китти.
Всю дорогу до больницы они провели в ледяном отчуждении. Китти смотрела в окно, где фары выхватывали из темноты то огромный ствол дерева, то заросли кустов, то почтовые ящики у подножия холма. Потом замелькали уличные фонари на Виктория-стрит, и машина остановилась у больницы.
На этот раз Чарлз не успел открыть для Китти дверь. Выскочив из машины, она припустила по дорожке со скоростью медсестры, несущейся на помощь больному. Но это был не пожар и не кровотечение — просто она спасалась бегством от Чарлза Бердама.
Который вернулся домой и сидел среди руин того, что задумывалось как неотразимый соблазн, перед которым не может устоять ни одна женщина: внимание, забота и восхищение влюбленного мужчины. Самая изысканная еда, лучшие вина, вымуштрованные слуги — все это давало ей понять, что, выйдя замуж, она будет избавлена от любой домашней работы, кроме неограниченного средствами творчества, к которому взывала сама обстановка дома.
А он, оказывается, всего лишь досаждает ей! Причем как что-то мелкое и неприятное — ресница, попавшая в глаз. Какая обидная метафора! Эта маленькая штучка доводит вас до исступления, пока вы не смоете ее водой или не поймаете на кончик марлевой салфетки. Наконец-то вы избавились от этой гадости, какое счастье! И от него хотят отделаться столь же легко, банально и бездумно…
Уязвленный до глубины души, Чарлз в одиночестве переживал унижение — лишить его иллюзий относительно собственной персоны мог только лучший друг, а им-то он за всю жизнь и не обзавелся. Лишения, которые ему пришлось пережить в детстве — смерть матери и изоляция от не слишком надежного отца, — ожесточили его еще до поступления в школу. В Итоне, Бейллиоле и Гайсе он дружил только с самим собой. Его рост — а он всегда был самым маленьким среди одноклассников, сокурсников и коллег — мешал сблизиться с кем-нибудь из них. Он замкнулся в скорлупу высокомерия, непоколебимой самоуверенности и железной решимости превзойти всех своих высоких ровесников. Со временем он убедился, что ему вполне по силам блистать в обществе и поражать воображение окружающих. В окончательном варианте замкнутый одиночка трансформировался в приятного во всех отношениях мужчину с острым умом и железной волей. Если бы только не рост! Зная, что эта мысль приходит в голову каждому, кто его видит, Чарлз, как мог, скрывал свою досаду и чувство ущербности.
Он прекрасно отдавал себе отчет, что его страстная любовь к Китти в какой-то мере обусловлена ее ростом: над такой парой никто не будет смеяться — они оба маленькие, но все же не карлики, а Китти к тому же красива, как Прекрасная Елена, и может выйти замуж за любого, кто ей понравится, какого бы роста он ни был. Корунда ведь не Париж, и если Китти выберет его, он будет спокоен за свое реноме.
Подобные размышления приносили облегчение, и Чарлз предавался им весь вечер, медленно потягивая виски. То, что его любовная увертюра была с презрением отвергнута, повергло его в уныние, но не заставило напиться. Постепенно он переключился на другую напасть, которая беспокоила его даже больше, поскольку здесь от него не зависело ничего.
Надвигалась катастрофа, и Чарлза уже больше года терзало ее предчувствие, разделяемое очень немногими. Банк Англии нестабилен, на бирже тревожно. Ходят разные слухи. Государственный долг слишком велик, безработица растет — и в Австралии тоже. В стране экономические затруднения, вину за которые Чарлз возлагал на правительство. Австралийскому Союзу меньше тридцати лет, и его правительство не слишком опытно.
