— Разве это важно?
— Так ты можешь встряхнуться и не обратить внимания на произошедшее, но если покурить, как ты говоришь, дрянь, и долго смотреть на что-то, не имеющее изменений во времени — на черепашку, на скалу и бьющие о нее волны, ты соединяешься с самим собой, но наблюдавшим ту же картину, может быть, много лет назад. И это есть дверь. Гашиш помогает пройти сквозь нее в те события, которые произошли тогда…
— Неужели это так важно? Гораздо важнее, что произойдет завтра, а завтра у тебя будут выпадать зубы и ломаться кости, мне мама сказала.
— Иногда прошлое важнее будущего. Я хочу узнать, кто я, понимаешь? Без этого у меня не может быть будущего. Но теперь я знаю, как это делать, как искать двери. Это трудно: достаточно смотреть не на такую скалу, или просто не с той стороны — и ничего не получится; но всегда тянет именно к тем предметам, над которыми ты уже когда-то застывал с остекленевшим взглядом…
Волчий клык смотрелся безоаровым камнем в зобу Голубой бухты. Здесь все имело одинаковое сочетание цветов: скалы, рисунки на мелких камнях, нежно-розовый и размытый серый, сочетание настолько гармоничное, как в окраске молочайного бражника, ночной толстотелой бабочки, которую редко кому удавалось видеть при свете дня. Эту гармонию и вобрала в себя, даже без переосмысления, греческая цивилизация. Рисунки на вазах и цветом, и формой повторяют рисунки камней.
Она в первый раз прыгала со скалы с мальчиком из Воронежа Веней, ему было шестнадцать лет, он казался совсем белым и обжег себе бедра. Он тоже сначала боялся, а после чувствовал себя одной огромной трапециевидной мышцей, прожаренной на углях. Они плавали от скалы к скале по скользким зеленым постелям водорослей и резали ноги молоденькими мидиями. Ловцы крабов, большие волосатые туши в ластах и масках, приветствовали их. Скала, намеченная одним мазком, слоистым, как от слипшейся кисти, разделяла море и небо.
Мальчики прыгали со скал, небольшой крабик старался уплыть, рыбы мерцали между каменных плит. Море дралось с грудами скал где-то там внизу, и с обрыва казалось, что выжженная степь сейчас сорвется туда. Огонь солнечной колесницы рисовал из мальчиков тени. Вот сейчас он вспыхнет, и лишь на одно мгновенье воздух наполнится красной глинистой пылью, с грохотом оборвутся скалы, и чайки не будут летать выше солнца, парус на горизонте кончится.
Под ней многоэтажная доля глубины. Пустоты и отсутствия сознания. Мир пуст без человека. Человек наделил сознанием океан. Когда кувыркаешься с открытыми глазами, видишь, как переворачивается небо, видишь свои ноги в фиолетовой полосе водорослевой слизи. Когда плывешь к далекой скале, где нет людей, твоей смерти никто не заметит.
Море слепо и скалы слепы. Эти многометровые слои если бы видели, то видели много смертей. Но скала не заметит, людей не существует, они слишком быстро мелькают. Скалы могут замечать только медленное движение.
Саша поймала волну, правой рукой зацепилась за выступ, и, оттолкнувшись ногами от скользкой режущей поверхности, холодной, как смерть, и черной, прячущей крабов в глубине, вернулась к солнцу.
По захлестываемым пеной острым выступам насекомые ползут вверх. Солнце покачнулось, в глубине покачнулись камни, дальний арабовый крик разносчика свежей рыбы. Оно мертвое — это пространство, заполненное водой, бессмысленное, как медуза, а в тени пахнет холодом и тихими вздохами дочерей моря, прорывающихся через омытые десятилетиями ноздри камней.
Она не решалась прыгнуть, потому что с берега никто не мог увидеть ее прыжка. Люди остались там, вдалеке, в сторону горизонта никто из них не смотрел. Обрыв. Кого созерцал он тысячу лет назад? Или тогда он не был наделен даром созерцания, до появления людей, которые первыми увидели его и сделали существующим, живым?
Она спрятала голову и оттолкнулась, что позволило ей хоть на мгновенье своей жизни исчезнуть, а исчезновение для мгновения, равно как и для тысячелетия, длится только до тех пор, пока тело не охлынуло водой. В стремительном взлете к центру планеты раздался жуткий фабричный звон, будто ударила в тарелки рождественская свинья, и промелькнуло то, что называется обратной вспышкой.
Теперь можно высушить кожу, сидеть, обхватив мокрые ноги, дышать и греться на солнце. Если ты еще на стороне одиннадцатилетних, ты способен в первый раз прыгнуть со скалы, не зная, можно ли разбиться. Не потому что это нужно для спасения жизни, и не потому что на тебя кто-нибудь смотрит, а потому что ты остаешься один на один с собой и ты герой. Накопивший брюшного жира взрослый никогда не сделает чего-то в первый раз, если это стоит ему жизни в случае поражения и не стоит ничего со стороны всего остального мира в случае победы.
Теперь она получала удовольствие от прыжков с этой скалы, с другой, прыжки давали ей почувствовать всю красоту ее тела, и что это она, и что она не боится моря, что море наполнено сознанием, ее сознанием, что сырые затененные обломки скал — убежище крабов, и она уже не боится исчезнуть в море, потому что все это существует вне ее и независимо от нее, и это в конце концов поглотит и растерзает ее мелкими живыми рыбьими зубками, нет, так короткими ногтями разносчиков рыбы…
Саша выползла на берег. Море сегодня мирное и нисколько не напоминает офицерскую шинель. Сегодня оно похоже на цветок, обитающий здесь, фиолетовый, с узкой белой манжетой по краю, волнистой, который еще и гремит шепотом, как море.
Вдалеке виднелись старухи с козами, которые постоянно здесь ошивались: одна старая татарка в цветных одеждах, другая русская в вязаных до колен носках. Для коз своих они собирали арбузные корки, а если замечали, что кто-то курит короткий турецкий «Мустанг», не стеснялись просить, так как в дешевых сорокакопеечных сигаретах обычно никто не отказывал.
О чем она думала? Тяжело закрыть глаза, в хорошую погоду бывает слишком много людей на пляже, и их говор впитывается через кожу как соленая морская вода и влажный ветер. Открывая глаза, приходится их наблюдать: потешный мальчик Женя, толстый трехлетка в круглой вязаной шапочке, кидает камешки в своего брата, и сам же дико пугается и кричит, когда попадает в него. Толстая мама гонится за ним.
«Будет тебе сейчас выволочка, приятель».
Вместо того чтобы читать, она разглядывала рисунки в книжке и уже начинала засыпать, когда обратила внимание на странного мальчика.
Дима сидел у скалы рядом с маленькой девочкой и разбивал камни очень сильными для его посредственного склада ударами. Он обратился к Саше, вовлекая ее в свою игру.
— Смотри, — он взял камень, размахнулся, будто швыряет в нее, но камень вдруг полетел за его спину. Он направил его туда в последний момент. Так со вторым камнем, с третьим. Он выбирал камни все крупнее, и каждый раз казалось, что камень сорвется и проломит ей голову.
— Молодец, не боишься. Я видел, как ты прыгала, — Дима показал, как он может зашвыривать камни на скалу. — А что ты читаешь?
— Книгу про одного мальчика, на тебя похож.
— А вот я читал рассказ про собаку, огромная, вот с тебя, она охотилась по ночам и насиловала женщин, — он долго пытался ее развлечь только для того, чтобы потом вскользь поинтересоваться, нет ли сигарет.
