О, этот поцелуй! Он раскрыл передо мной преддверие рая и сразу научил меня многому тому, чего я не подозревал.
Но, вместе с тем, он лишил меня способности соображать и сопротивляться.
Я долго не мог опомниться, не мог прийти в себя от этого мучительно-сладостного шока, но, как только стал приходить в себя, убедился в том, что я один, в пустой комнате с раскрытой кроватью, с двумя горящими свечами на камине и лежащими там же манишкой и галстуком, крайне изумленным, что они оторваны от моей персоны.
Глава 5
Весь этот вечер я был победоносно взволнован, а всю ночь не мог сомкнуть глаза. Уходя из комнаты на улице Боккадор, я заметил на ковре какой-то блестящий предмет, оказавшийся пряжкой; я тотчас же узнал ее: это была пряжка с лакированной туфельки Мадлен. Само собой разумеется, я немедленно завладел этой находкой: ведь это была частица туалета моей обожаемой Мадлен, как бы частица ее самой!.. Я благоговейно поцеловал эту пряжку и опустил ее в жилетный кармашек. Вернувшись к себе, я весь вечер не выпускал пряжки из рук и, даже лежа в постели, продолжал придерживать ее рукой под подушкой:
В противоположность большинству молодых людей моего возраста, которым пришлось бы пережить подобное происшествие, я не испытывал ни негодования, ни разочарования: я был полон надежды и веры в Мадлен.
Перелистывая «Весь Париж» я нашел следующее: «Делесталь (Жан), кав. орд. почет. легиона, оружейник, судья при торговом суде, домовл., ул. Пьер Шаррон, 33».
Итак, все подтверждало почетное положение мужа; что же касается до Мадлен, то обстоятельства сегодняшнего свидания, кажется, достаточно ясно доказывали, что это было ее первое свидание.
Какой трогательный промах с ее стороны: избрать помещение для своего любовного свидания чуть не бок о бок со своим домом! Меня так трогала эта детская неопытность, что я был готов преклоняться перед святой чистотой Мадлен и чуть ли не благодарить за то неприятное и неловкое положение, в которое она поставила меня именно этой самой неопытностью.
Я был твердо уверен, что неприятное открытие, сделанное ее мужем, навеки отторгнет его от Мадлен и поставит между ними непреодолимую преграду, благодаря чему я являюсь ее единственным и естественным покровителем и защитником.
Мое юное рыцарское сердце было готово предоставить ей всевозможные возмещения: вплоть до брака включительно. Она разведется, и мы тотчас же поженимся. Это было моим прямым долгом, правда, сулившим мне немалое наслаждение.
Правда, мне еще предстояла нешуточная борьба с моими опекунами… супругами де Тенси и доном Галиппе… Воображаю, какой они поднимут вопль!.. «Филипп вздумал жениться на разведенной!!!» И «охи», и «ахи» со всех сторон, и мольбы обдумать этот страшный, решительный шаг.
«Ну, что же поделаешь? Придется, конечно, все это пережить. Ведь это же неизбежно, я должен так поступить: меня связывают обстоятельства и мое положение, если только я, честный человек, а я имею смелость считать себя именно таким – безвыходно!» – с наслаждением убеждал я себя.
На этом мои мысли стали мешаться, и я предоставил судьбе дальнейшее распутывание этого запутанного клубка, что она и сделала.
Я заснул, когда сквозь шторы брезжил рассвет, и проспал четыре часа кряду, после чего меня разбудил мой верный Клемент, получивший накануне строгий приказ не позабыть сделать это ввиду ожидаемого посещения Делесталя.
Совершая свой утренний туалет, я приложил столько стараний, точно собирался очаровать жену моего ожидаемого визитера. В девять часов я был уже совершенно готов и поджидал тирана Мадлен, Я невольно улыбался, думая о нем. Какой смешной муж! Чего ради он шел ко мне сам, вместо того, чтобы прислать ко мне пару своих друзей? Какая некорректная выходка! Я уверен, что дядюшка де Тенси был бы страшно возмущен подобным поступком. Мне, понятное дело, хотелось, чтобы все преимущества оказались на моей стороне, и потому я твердо решил показать этому оружейнику, как ведет подобное щекотливое дело настоящий джентльмен, воспитанный на строго корректных началах.
Кстати сказать, в моем воспитании было отведено довольно значительное место умению владеть оружием, как холодным, так равно и огнестрельным. Поэтому я был уверен, что не осрамлюсь перед лицом супруга Мадлен.
Когда Клемент доложил мне о приходе «господина Делесталя», то он увидел перед собой молодого и крайне корректного дипломата, готового парировать все самые утонченные удары.
Я быстро оправил отвороты своего вестона, подкрутил усы и, приняв равнодушный и вместе с тем строгий вид, сказал:
– Проси!
Муж Мадлен вошел. По-видимому, он нимало не заботился о согласовании своего костюма с данным случаем; он, вероятно, оделся точно так же, как одевался и каждый день, отправляясь по делам: на нем были самая обыкновенная черная пара и темный тоненький галстук.
«Почему это, – невольно подумал я, – так называемые деловые, серьезные люди так плохо одеваются?»
Я поклонился и промолвил, указывая на кресло:
– Прошу вас садиться!
Он молча опустился на сидение.
– Я вас слушаю, – промолвил я.
– Я в этом уверен, – спокойно ответил Делесталь, подавляя легкую улыбку и опуская на соседний стул свой цилиндр. Я успел бегло взглянуть на него и снова удивился отсутствию элегантности его туалета. – Я в этом уверен, но буду крайне благодарен, если вы, не перебивая меня, выслушаете то, что я должен вам сказать.
Все это было произнесено так твердо и решительно, что мне только оставалось, что молча поклониться в ответ.
– Я вас совершенно не знал вчера и, поверьте, не сделал шага, чтобы навести о вас, какие бы то ни было справки. Поэтому прошу вас принять к сведению, что мне ничего неизвестно о вас, за исключением вашей фамилии и того, что мне пришлось застать вас вчера с моей женой на месте преступления.
– Позвольте, – прервал я его, – я опять-таки протестую…
– По существующим законам, для установления факта нарушения супружеской верности, – авторитетно и несколько надменно опередил меня Делесталь, – достаточно застать обвиненную сторону в сообществе с лицом другого пола в закрытом помещении с открытой кроватью и в незаконченном, беспорядочном туалете.
Я тотчас же увидел себя на улице Боккадор без воротника и галстука, сиротливо покоившихся на камине, и нашел, что слово «беспорядочный» как нельзя более соответствует моему тогдашнему виду. И я почувствовал, что краснею, несмотря на твердо принятое намерение не терять самообладания.
– Следовательно, я обращаюсь исключительно к сообщнику моей жены, – продолжал оружейник, – так как при всем желании вы не можете отрицать это наименование, вследствие чего обязаны выслушать меня до конца. Я пришел не для того, чтобы предлагать вам драться со мною… О, не улыбайтесь, прошу вас!.. Смею вас уверить, что я далеко не труслив и ничего не побоялся бы, несмотря на то, что дожил до седых волос и занимаю довольно видное административное положение… Но я не доставлю вам удовольствия вызова на дуэль. Это было бы чересчур удобно… Нет-с, дудки! Помните, что по существующим законам нашей страны и вы, и моя жена, оба – обвиняемые и теперь зависит исключительно от моей доброй воли и моего благоразумия: отдать ли вас под суд, или же помиловать.
