Как хорошо, как легко! И она закрывала глаза, погружаясь в спокойствие. Но запах подымался от навозной кучи и раздражал негой сладострастья ее ноздри.
Гнев охватил ее. Она захлопнула окно. Она больше не встретится с ним. Нет! Этот человек промелькнул в ее жизни, вот и все. Разве не случаются ежедневно истории с девушками, которые потакают своим капризам. Ей хотелось изведать любовь, и теперь, когда раз изведала ее, она снова станет прежней Жерменой. Глупо так убиваться горем.
Потом ей пришли на память слова Куньоли, и мало-помалу эти воспоминания овладели ею и взволновали ее кровь.
Им будет легко встречаться. Старуха им была предана. Она будет вознаграждена за свое молчание. Мысли о нескончаемом счастье еще раз захватили ее. Вечер наступал, скользя по крышам и спускаясь на двор. Дождь перестал. Края лиловых облаков таяли в бледном небе. На ясном небосклоне возвышались черные громады спящих лесов. Суровая мгла спускалась над деревней.
Каменная скамья у стены находилась за забором возле кустов жимолости. Отсюда виднелись холмистые поля через изгибы равнины. Жермена села на скамью. Ее одела тень, навевая тишину и дремоту. Она хотела бы уснуть там рядом с ним под открытым небом.
В это мгновение поднялся стон над сонным хлевом. Раздался сильнее. И, несколько времени спустя, снова повторился, бесконечно скорбный, полный почти человеческой грусти. Это прервало ее сон. Не зная сама почему, Жермена вздрогнула.
Стонала корова, разрешавшаяся от бремени. Боль заставляла ее мычать. Она то поднималась, то опускалась, и все остальные коровы беспокойно смотрели на нее своими округлыми глазами и выпячивали свои морды. Коровница была около нее и помогала ей, надавливая с обеих сторон руками на живот, и с силой тянула теленка книзу.
Муки родов возрастали, животное хрипело и глухо стонало. Его жалобный вой слышался теперь как будто издалека, и в этих жалобах были и боль, и ужас.
Корова также изведала могучую страсть, и Жермена, потрясенная этим, подумала о деторождении.
Перед нею спала равнодушная природа в немом молчании ночи. Обширный покой простирался с сиянием луны. И густым порывом аромата дышала жимолость.
Глава 18
Они увиделись снова.
К таинственности свиданий прибавлялась еще сладость пребывания один близ другого. Они ожидали друг друга в лесу, в чаще кустарников, скрываясь в укромных местах, словно преступники. И нежно радовались тому, что любят иначе, чем другие, под защитою тени и тишины.
Все очаровывало их. Они избегали яркого света полудня, который мог бы их предать. Им чувствовалось легче при тусклых лучах заходящего дня. Вечерний сумрак охранял их под своим покровом, и густая ограда черного леса была им надежной защитой. Жермена придумывала разные предлоги, чтобы уходить беспрепятственно из дома. Благовидным предлогом могла оказаться Селина, дочь фермера из Ивняков.
Она проявила к этой Селине внезапную горячую дружбу, против чего ни Гюлотт, ни его сыновья ничего не имели. Им казалось естественным, что две девушки стали подругами, будучи всегда хорошими приятельницами вследствие той близости, которое порождает соседство между людьми одинакового достатка. Да еще почем знать, может быть, один из сыновей мог бы выиграть только от этой дружбы, которая, по-видимому, так тесно связала обеих девушек.
Мадемуазель Мануэн представляла серьезную партию, и отец ее был известен за доброго и честного человека. Сближение обоих семейств должно было привести, по необходимости, к благоприятным результатам. В этом состояла мысль фермера Гюлотта, и он старался принять приветливый вид и расположить Селину, когда та приходила на ферму.
На самом деле Жермена, не виделась с Селиной так часто, как говорила. Обыкновенно она приходила к Мануэнам, как приходят с визитом, и оставалась там лишь очень ненадолго. От нетерпения она перебирала пальцами, когда присутствовала фермерша и принуждала ее выпить пива или кофе. Жермена присаживалась тогда, часто моргая глазами, сердясь на то, что ее обман принимают за чистую монету. И лишь только представлялся случай уйти, она поспешно вставала и уходила. Как радостно и легко чувствовать себя свободной, выйдя за ворота на свет Божий!
У Селины было привязчивое сердце. Живя вдали от жилья, она была тронута этим внезапным чувством к ней Жермены. Потребность в любви, потребность высказаться и поверять свои чувства терзали ее нежную натуру, и она передавала Жермене порывы своего простого сердца крестьянки.
Раз, когда они гуляли под деревьями боярышника, чувство заговорило в ней, и она не могла больше молчать: взяла руку Жермены в свою и вся в слезах призналась ей. Она давно уже не была так счастлива. Прекрасный аптекарь все еще жил в ее мыслях, она говорила о нем без умолку, обманутая в своих ожиданиях.
Жермена не была тронута этими сердечными излияниями. Она хотела бы лучше совсем не показываться сюда, так как приходила ведь в Ивняки вовсе не для того, чтобы слушать воркованье Селины. У нее была жестокость всех счастливых любовников. Одна единственная вещь наполняла ее – ее свидания с Ищи-Свищи. Все остальное на земле для нее не существовало. Досадуя на Селину, которая поминутно пускалась с ней в смешные объяснения, она пожимала плечами, кусала губы и старалась сдерживаться, чтобы не наговорить ей грубостей. Селина ничего не замечала. Ее бесцветный влажный взор, казалось, был всецело создан витать в туманном пространстве над миром реальных вещей. Она привязалась к Жермене со смиренным упрямством собачонки, которую ударами не проймешь.
Однако случалось, что Жермена уступала иногда своим порывам. В припадке неодолимой потребности высказаться она хотела бы раздавить Селину своим необычайным любовным счастьем, подавить ее рассказом о своих свиданиях, стать для нее предметом глубочайшего восхищения. Ее глаза застилал яркий свет. Она глядела на Селину со спокойной улыбкой. Признание подступало к самым ее устам, вот-вот оно сорвется, и она смотрела на нее, вся трепещущая, с полуоткрытым ртом, как бы готовая приступить к объяснению. И не решалась, не зная, как начать. Недоверчивость вдруг одолевала ею. Улыбка сглаживалась в углах губ. Ее взгляд становился суше, и она, выжидая, замыкалась в молчании. Эта маленькая Селина разболтала бы только ее тайну. Это могло бы поселить раздор и ссору, и она взглядывала на Селину с презрением, наслаждаясь ее неведением всего того, что познала она.
Селина смотрела нежными и удивленными глазами, как уходила Жермена, находя все это очень естественным с ее стороны. Она не стеснялась, наивно рассказывала всем, что была ничто рядом с этой крупной черноволосой девушкой. Она влюбилась в ее широкие плечи и быстрые, резкие движения, в которых сквозила мужественность. Сама она была блондинка, со слегка искривленными плечами. Она чувствовала себя ниже ее, но не страдала от этого сознания, которое еще больше возвышало Жермену в ее глазах. Она говорила ей:
– Ты как-то выше всех нас, словно всегда над нами. Ты такая красивая! Ты как мужчина!
Жермена находила в этих словах отклик того, что ей беспрестанно повторял Ищи-Свищи. Это обожание со стороны простодушной девушки доставляло удовлетворение ее тщеславию. Она спрашивала ее, счастливая и смеющаяся, что было в ней прекрасного? И Селина отвечала:
