За этой встречей последовало несколько чудных дней.
Глава 22
В одну из пятниц фермер Эйо пришел на ферму Гюлотта.
Он был арендатором фермы в двух милях от последнего и считался большим хитрецом. Это был маленький, коренастый и коротконогий мужчина с лукавыми глазами.
Он слез со своей одноколки, подвел лошадь под ворота и привязал ее за повода к кольцу, ввинченному в стену. Так как шел дождь, то он захватил с собою широкий синий зонт в медной оправе и держал его раскрытым на плече. Его мясистые кирпичного цвета щеки, тщательно выбритые, выделялись на фоне зонтика, и по бокам их спускались прилизанные клочки бакенов. Он вошел на двор, одним взглядом окинул навозные кучи, тележки под навесом, все богатство упорядоченного хозяйства и двинулся к хлеву.
Кайотта – коровница доила коров, сидя на низкой скамеечке, с головой на высоте вымени и тискала пальцами коровьи соски, откуда выливалось прерывистыми струйками прекрасное, густое молоко. Она не услыхала, как он подошел, и сидела согнувшись, упираясь голыми до колен красными ногами в липкую навозную жижу.
Эйо оглядел с порога хлева коров одну за другой, и вдруг его зонт зацепился за притолку у двери. Кайотта обернулась на шум и увидела его.
– Вот тебе на… Господин Эйо, – всполошилась она от неожиданности, опуская свою юбку.
Он дружелюбно кивнул головой и продолжал оглядывать коров. Их костлявые массы вырисовывались огромными очертаниями тени и света в тусклой полутьме хлева. Рога блестели на озаренных светом лбах. Округлые черные спины словно сливались с другими, бурыми и рыжими спинами. И жирные туши, растянувшиеся на мясистых брюхах, валялись на кучах соломы или стояли, выставляя свои розовые отвислые вымени между кривыми ногами. И фермер глядел с видом знатока на толщину сосков, блеск шерсти, на чистоту и ясность дремавших глаз.
– На – вот тебе с твоим возлюбленным на праздник, – сказал он, вынув три су из кармана куртки.
Лицо девушки просияло. Она встала со своей скамеечки и пошла взять деньги. Тогда он попросил ее заставить подняться лежавших коров. Она подходила от одной к другой корове, толкая их своими сабо и окликая их по именам. Она остановилась возле одной черной коровы и потрепав ее по спине, проговорила:
– Вот эту бы я уж непременно взяла, если бы мне случилось покупать.
Эйо увидел, что его разгадали, и, покосившись в сторону коровницы, хитро подмигнул ей, проговорив:
– Я полагаю, ты права.
Он прибавил еще два су к тем, которые ей уже вручил.
– Спасибо вам, господин Эйо, спасибо, – повторила Кайотта, расплываясь в широкую улыбку.
Такая щедрость развязала ей язык, и она начала расхваливать превосходства черной коровы перед другими, пускаясь в обстоятельные подробности. Ей было бы тяжело, по правде сказать, расстаться с этой коровой, но она знала, что животное у господина Эйо «в хороших руках», и поэтому уж не так тяжело будет расставание. Он рассеянно слушал ее, прикидывая заранее в уме цену коровы.
Он вошел в дом и постучал о приступочку концом своего зонта.
– Эй, фермер!
Гюлотт сидел в одной жилетке за письменным покатым, на манер конторки, столом. Внутри же по бокам углубления, где были кучи бумага, находилось пять ящиков для денег. С массивными очками на косу Гюлотт подводил итоги счетам за последний месяц. Вся его фигура терялась в глубине стола. Перед ним лежала раскрытая книга, исчерченная крупным неровным почерком, запачканная кляксами и захватанная грязными пальцами, а рядом с книгой были навалены стопочки монет.
Он закрыл свою конторку и направился к порогу.
– Не господин ли Эйо пожаловал – сказал он. – Несомненно, он. Чего же вы стоите в прихожей?
– Не беспокойтесь, – ответил тот. Я проездом. Дай, думаю, загляну, как поживает фермер. И вот завернул к вам ненароком.
Гюлотт настаивал:
– Вы, наверно, выпьете стакан пива. Закройте-ка зонтик.
– Нет, уж я как-нибудь в другой раз. Ведь я на своей одноколке. Теперь пора и домой. Гюлотт взял из его рук зонтик и поставил его на лестницу, чтобы стекла с него вода, говоря, что неучтиво так скоро уезжать и, раз он уж приехал, то побудет с ним немножко. Эйо уступил.
– Немножко разве, так уж и быть, только ради вас. Не откажусь, пожалуй.
В передней он счистил с ног грязь, обвиняя погоду за то, что приходится марать пол и затем, заметив половик у дверей комнаты, принялся с усердием вытирать свои ноги.
Он вошел, наконец, и при виде Жермены, которая заканчивала уборку комнаты, осклабился улыбкой.
– И подумать, что когда-то я носил ее на руках, господин фермер. А теперь такая большая выросла. Чудеса!
Его восхищенье росло. Он с интересом оглядывал ее со всех сторон.
– А руки-то какие, грудь одна чего стоит, глаза… Прямо настоящее божье созданье, залюбуешься просто. Эх, хе-хе… Наше бы время, да нашу бы молодость.
И прибавил тряхнув головой:
– То ли бы было. Я уж знаю, что бы тогда сделал. Ну, а теперь-то мы, как говорится, старые хрычи. Теперь очередь за нашими сыновьями.
– Ну, не скажите, – промолвил Гюлотт. – Раз у человека есть это… Он показал на сердце.
– Э, да что тут говорить, – закончил Эйо с гримасой.
Он сел, протянув ноги вперед.
Жермена предложила ему на выбор пива, вина, ликеров. Он мотал головой, говоря нет, а под конец согласился остаться позавтракать.
– Это – другое дело, – сказал он. – Скушать чего-нибудь не откажусь. Я-то свой завтрак, признаться, просрочил.
Выехал он из дома в шесть часов утра. Заезжал на фермы, чтобы поговорить о делах. Выпил водки и теперь немного проголодался. Он рассказывал свои приключения, посмеиваясь при каждом слове, и глазки его блестели…
Гюлотт, почуяв навертывающееся дельце, смеялся вместе с ним.
– Видите, какой я невежа. И не спрошу даже, как ваша супруга? Как ее здоровье? – проговорил он, когда Эйо кончил.
– Как всегда, слава Богу, спасибо. Ревматизм, разумеется само собою.
– Да, она пожилая женщина. У всех в ее годы всегда что-нибудь. У одного – одно, у другого – другое. У меня вот – поясница. Иногда так заболит… Страсть.
И разговор продолжался в рамках учтивости с обеих сторон, и каждый думал о возможной для него выгоде.
Жермена разостлала скатерть, на которой уставила пшеничный хлеб, целую тарелку масла, кофейник, сахарницу и красивую чашку, расписанную золотыми разводами с веточкой розы, под которой красовалась надпись: «шипов бояться, розы не сорвать».
Эйо присел, все еще отговариваясь и заявляя, что он удовольствуется одним лишь ломтиком хлеба. У него сегодня, собственно говоря, нет аппетита. И, продолжая отнекиваться, он отрезал себе еще кусок хлеба и густо намазал его маслом. Дожевав его, он взялся за третий кусок. Хлеб был воистину на славу, – кто таким хлебцем не соблазнится? Он расточал Жермене похвалу, аппетитно разжевывая куски. Он уничтожил целую треть хлеба, прикончил все масло и выпил целых три чашки кофе, одну за другой. После чего обтер удовлетворенно губы о край скатерти и похлопал себя слегка по животу.
