– О, – промолвила она, – его пение так нежно проникает в меня! Оно так глубоко опускается в мою душу и, словно прекрасный мелодичный дождь, орошает ее своими каплями. Я не знала еще этого как будто слегка плачущего и потом словно смех улетающего голоса.
Розы расцветали на ее ланитах. Я не думал, что она была так прекрасна. Я взял ее в мои объятия, смеясь промолвил, как она:
– Дрозд пропел, маленькая Ева! Он охмелел от рябины, и я – также, как дрозд: румяные гроздья твоих уст вскружили мне голову.
Это походило на детскую игру, и Ева не смеялась. Она взяла мое лицо руками. Долго глядела в мои безумные зрачки, и что-то случилось: она уже не была прежней дикой девушкой. Нежная юная женщина устремила в мои глаза свой строгий, влажный взгляд.
– О, – сказала она мне, – это, ты, конечно, ты! Это твои глаза! Твое лицо! Мне кажется, тебя я вижу впервые!
И потом, когда я обнял ее, она опустила свою голову мне на плечо и сказала:
– Теперь я чувствую другую боль, более сладостную, чем тогда, когда ты меня взял!
Я не знал, что она хотела сказать. О какой боли говоришь ты, дорогая Ева? Мои руки нежны, как у птицелова, что, насвистывая, пленяет птиц, и я едва коснулся концов твоих персей. Я не мог сделать тебе больно.
– О, – проговорила она, – это похоже на то, как будто душа моя меня покидает. Ты часто мне говорило любви, но дрозд не пел. Теперь и я…
Она вздохнула. Долго, долго трепетала она, зардевшаяся и пылавшая огнем на моей груди. Мне казалось, я видел, как приближался румяной поступью день под сумраком леса. Кущи на востоке оделись листвою. С пурпурным трепетом своего тела она походила на сад роз, упавших с неба. И ныне с любовью в ней родилась стыдливость, девственный страх души, которая отдалась нагая. Ева не покраснела, когда я расстегнул ее платье под светом луны.
Друг, друг, друг, ты не осмелилась высказать до конца свои жестокие слова. Твоя душа приблизилась к концам твоих губ и замерла. Но я приблизил уста, и никогда еще ты мне не дарила такого поцелуя. Дрозд пропел, моя маленькая Ева! Я уже знал теперь, какой чудесный смысл таился в этом голосе леса.
Поднимались пары тумана, волнистые ткани вздрагивающей плоти утра. Природа была нага под лучами солнца, и юная супруга также сбросила одежды со своей души. Божественная музыка жизни звучала с плеском ручья, шелестом листьев и птиц.
В следующее утро я будил Еву, касаясь устами шелковистого краешка ее век. Она спала, подобно сну леса в тот день, когда впервые пел дрозд и, наконец, под легким дуновеньем моего дыхания, нехотя открывались ее глаза, И вслед за тем, как сама она меня просила, я нежно рассеял ночь вокруг нее, промолвив:
– Дрозд пропел, дорогая Ева!
Это было подобно знаку благовестия, которым каждое утро я говорил ей, что моя любовь родилась. Дрозд не лучше поет, чем другие птицы. Он прилетает каждое лето, когда плоды уже поспели. Он насвистывает грустную, как серый дождь, песню. И потом улетает со своей кружащейся песенкой при шелесте последних листьев. Но этот дрозд никогда не покидал нас. Нашей любовью стала рябина с красными ягодами, где он пел свою песню.
Но, дорогая моя, если бы в ту пору мы не пришли друг к другу по тропинкам маленькой дикой земляники, но узнали бы друг друга в городе, этот символ рябины не увековечил бы никогда взаимных даров наших жизней. Крошечного голоса самой скромной птички достаточно, чтобы заполонить им все небо. И каждая птица приходит в свой час, но только одна не перестает петь, когда ее слушают просто и внимают тому, что она хочет сказать. Там внизу, у людей ты не была бы Евой, и Адам не пришел бы к тебе через лес. Твоя маленькая грудь в моих руках расцвела бы летом и потом зачахла бы совсем.
Глава 12
Я только недавно ушел от людей, но теперь у меня было чувство, как будто мы с Евой всегда жили в этом лесу. Мы были бедны и наги, как древние создания мира. Глубоко заглядывая в себя, я начинал понимать, что природа влила в мои члены и органы чудесную силу, У меня были руки, и они не работали. У меня были глаза, но они не были отверсты.
Однажды ночью налетел ураган. Страшный треск сотряс дом. Подойдя утром к двери, мы увидали, что часть крыши была снесена. Ева стала жаловаться:
– Дорогой мой, зима уже наступает. Как же нам быть теперь без крыши?
Она говорила разумно. Как первобытный человек, я выбрал из племени деву и привел ее в лес. А она из земли и соломы воздвигла жилище, и, вслед за тем в хлев вступила овца и кормилица – корова. И у меня теперь, когда пришла Ева, нашлось занятие: починка крыши. Одинокий человек может устроить себе жилище и в старых развалинах, но юная супруга отдает предпочтение свежим, вновь воздвигнутым стенам. Ведь вполне в порядке вещей, чтобы каждый возобновлял жизнь с девственной душой и верил, что начинает историю мира.
Другой кто-нибудь отправился бы в город, купил бы там молоток и штукатурную лопаточку. Но что бы я сказал продавцу, когда бы он увидел, что у меня нет денег. Но от сознания моей свободной жизни, предстоящая работа казалась мне простой и значительной. И вот я перестал быть прежним мягким и ненужным человеком. Я чувствовал, что человек упорным взглядом в землю вызывает из нее вещи, необходимые для его существования. Есть вода и глина, летние плоды и кремень для получения огня, – скромная крапива дает нитку, – шерсть зверей предохраняет от холода, и наша жизнь – в наших руках. Человеческое существо, которое мыслит ясно и твердо, ощущает в себе большую силу, словно в нем пробуждается новое чувство достоинства и красоты, когда оно рассчитывает только на самого себя.
Я шел лесом вдоль течения ручья и, следуя направлению потока, спустился в долину. Так ходил я три дня, возвращаясь к ночи, и говорил Еве:
– Не знаю, чего ищу, но в глубине моей души есть нечто, что хорошо знает и ведет меня.
Снова на утро я ушел, и то был четвертый день. Я держался к западу. Ударял по земле посохом. Не чувствовал гнева и нетерпения. С наступившими сумерками я вступил в болотистую местность. Мой посох наткнулся на что-то железное и звонкое. Нагнувшись, я увидел, что это было железо. Старая, твердая и шероховатая руда обнажалась из-под слоя земли, как кость быта, как шлак первоначального горна. Земля, земля, изводы и огня ты создала веками эту вещь, вышедшую в пламени лавы из твоих недр! Пред этим чудом сердце мое восклицало, полное почитания и радости, и ныне я казался себе под воспаленным зарею небом, с этими плитами первоначального бытия в моих руках человеком, вошедшим в пещеру и вынесшим оттуда сгущенную кровь самых редких металлов.
О, земля! Я выкрикивал неясные слова и плакал, как ребенок, сложив набожно руки и устремив взор ввысь, в вечернее небо. Теперь я уже знал, что пришел туда, волоча мои усталые ноги, чтобы получить награду за мою твердую надежду. Я уносил целую груду железного колчедана и, согнувшись под тяжестью ноши, возвращался по утренней дороге назад. Я ушел нагим и нищим, а вернулся разбогатевшим, как король после набега.
