«Nossas andorinhas ainda estdo nas maos do farad, — прочитал я. — Наши ласточки все еще принадлежат фараону». Стоило мне пробежать по ним взглядом во второй раз, как они взмыли в воздух и рассыпались с тихим звоном.
Очнувшись, я обнаружил, что все еще смотрю на ключи. Слезы застилали взор. Дверь за моим видением закрылась.
Лоренцо тряс меня за плечи, на его бледном лице застыло выражение паники. С трудом я смог выговорить несколько слов, чтобы успокоить его.
Чтобы объяснить посетившее меня видение, необходимо истолковать выражение из иврита месират нефеш. Означает оно, естественно, готовность человека к самопожертвованию. А оккультная сила этих слов для каббалистов состоит в том, чтобы быть готовым и сойти в ад ради достижения цели, буде это поможет исцелить агонизирующий мир или изменить предначертанное свыше.
Лишь держа в дрожащей ладони ключи, я впервые начал осознавать суть жертвы дяди Авраама и то, с какой страстью заставляла месират нефеш биться его сердце. И видение мое было его требованием вернуться в Португалию по причине, которая станет очевидна после, для исполнения предназначения, к которому он готовил меня когда-то — предназначения, которому я не следовал, которого не пытался даже понять.
Я начал понимать и то, что возвращение в Лиссабон позволит мне искупить вину за побег от предназначения и принять свой обет месират нефеш. Ведь вернуться значило подвергнуться смертельному риску. Испания корчилась под гнетом инквизиции, а Португалия готова была вот-вот вспыхнуть ее кострами, и это значило, что тихой семейной жизни с женой Летицей и детьми Зули и Ари пришел конец.
Именно о них были мои помыслы, когда я вновь взялся за перо.
Я хочу, чтобы моя семья узнала о причинах моего отъезда и событиях двадцатичетырехлетней давности, вновь всколыхнувших воспоминания. История убийства, навсегда омрачившего нашу жизнь, и охоты за призрачным убийцей слишком длинна и запутана, чтобы передать ее на словах. И я не хочу умолчать даже малейших деталей.
Я пишу и с тем, чтобы изгнать холодок молчания, поселившийся в стенах нашего дома с тех пор как Зули и Ари, сначала дети, а потом и подростки, стали расспрашивать о том, что за напасть заставила меня бежать из Лиссабона, получая от меня неопределенные и сухие ответы. Нелегко приходилось им, когда они узнавали от соседей по общине отвратительные сплетни о собственном отце. Со слезами на глазах, с пальчиками, сжавшимися в побелевшие от ярости кулачки, выслушивали они, как меня называют убийцей и еретиком.
Сколько раз моя жена сносила слухи о том, что в Лиссабоне меня совратила Лилит в обличье кастильской аристократки и что до сих пор живет она в моем сердце?
Убийца, верно. Я признаю, что убил одного человека и заплатил наемному убийце, чтобы покончить с другим. Мои дети, прочтя строки, описывающие те события, сами решат, что думать обо мне. Они уже вполне взрослые для того, чтобы узнать, как все было.
Еретик — вряд ли. А если и так, я готов написать вкратце о том, как именно тень ереси коснулась моей души. Сердце же мое всегда принадлежало моим любимым. Пусть эти строки позволят правде прозвучать бесстрашно, словно зов шофара, провозглашающего начало Рош Хашана. И пусть они помогут мне наконец освободиться ото лжи и той маски, под которой мне приходилось в детстве прятать свою веру. Я надеюсь узнать о себе многое, следуя своим воспоминаниям. Ведь разве не является ключом к самопознанию память, отпущенная свободно воскресить прошлое?
Конечно, вина моя в невежестве и ошибках — и многих еще более тяжких прегрешениях, — что преследовала меня в изгнании в Константинополь, и поныне тяготит меня. Кто-то скажет, что это и есть скрытая причина моего решения. Но, покрывая вощеную овечью кожу квадратными письменами иврита, я понимаю, что меня вдохновляет возможность обратиться сквозь время к тем, кому еще только предстоит появиться на свет — к внукам — моим и моей сестры Синфы. Всем нашим потомкам говорю я: прочитайте эту историю, и вы поймете, почему ваши предки покинули Португалию, вы узнаете, сколь великую жертву принес ради вас мой учитель, что сталось с евреями в Лиссабоне за каких-то шесть лет одержимости христиан. Ради вашего спасения память об этих событиях должна преследовать вас как кучка детишек-попрошаек.
Последовав за мелодией фраз до самого последнего аккорда этой повести, вы поймете, почему никогда не следует преступать границ христианской Европы.
Не сомневайтесь: под покровом простой и, возможно, скучной истории скрываются бритвенно-острые края предостережения. Я убежден в том, что именно во имя вашей безопасности дядя Авраам явился мне и велел вернуться в Португалию. Не напиши я этих строк, позволь памяти и дальше прятаться за стеной молчания, и на меня ляжет вина и за ваши смерти.
Что до таинственных узоров, которые я собираюсь сплести для вас, — мои враги сказали бы, что это попытка изящным кружевом арабесок прикрыть пятна крови, залившей мои руки. Но факты покажут, что это совсем не так. Дядя Авраам подарил мне возможность вновь стать самим собой, и я не разочарую его.
Поэтому, если что-то в моем скромном повествовании покажется вам запутанным — или даже противоречивым — то лишь потому, что я пытался представить события в их истинном свете, не приукрашивая ни факты, ни самого себя. Евреи — не те простаки, за каких нас держат христиане. А еврей-еретик никогда не одержим так, как об этом кричат наши раввины. Все мы обладаем достаточно широкой и открытой натурой, чтобы загадки и парадоксы мира вызывали в нас интерес.
И последнее, в чем я должен сейчас признаться: я совершенно не понимаю, почему в моем видении дядя Авраам назвал меня именем моего старшего брата Мордехая, и мое невежество угнетает меня. Словно бы в явлении моего учителя заключен какой-то тайный смысл, мне недоступный, подоплека череды смертей, преследовавших нас двадцать четыре года назад. И почему именно теперь дядя явился мне? Мне нужно время, чтобы понять это. Быть может, он предназначил мне пролить свет понимания на все, что случилось когда-то, записав нашу историю. Постигну ли я тонкую связь между прошедшим и настоящим, лишь закончив рукопись? Эта мысль вызывает улыбку и умаляет сомнения. Это так похоже на дядю: заставить день и ночь корпеть над мирским текстом, чтобы под конец явить крошечное зерно сокровенного смысла. А раз так, то я продолжу…
Я со всей семьей прятался в погребе, когда впервые взялся описывать постигшие нас несчастья. Мистика во всей ее сложности тогда только начинала открываться мне. Именно тогда, двадцать четыре года назад, я начал записывать эту историю. И именно с того момента продолжу ее.
Я расскажу о трех событиях прежде, чем приступить к описанию убийства, перевернувшего нашу жизнь: о шествии кающихся грешников, об увечье близкого друга и об аресте члена нашей семьи. Пойми я тогда смысл этих предзнаменований, прочти их, словно поэму, сложенную Ангелом Смерти, и я мог бы спасти многие жизни. Но невежество подвело меня. Возможно, вынеся урок из моих ошибок, вы проживете лучшую жизнь. Да будет вам дарована способность видеть все, как оно есть.
