Соломон, мохель, которого я нашел в микве, принес мне толстенный перевод на латынь комментариев к «De Anima» Аристотеля, видимо, в благодарность за освобождение из купальни.
— Давно он заходил? — спрашиваю я.
— С час назад.
— Он не говорил, почему он это оставил?
Реза демонстрирует мне таинственную улыбку.
— Он сказал: «Подарок для моего маленького Шээлат-Халома».
Я отволакиваю книгу к себе в комнату и бросаю ее на постель. Через внутреннее окошко я вижу, как Синфа отскребает пол в лавке. Она смотрит на меня затуманенными глазами, пока я перебираюсь через подоконник.
— Ночью я давала Фариду воду, как ты и сказал, — сухо говорит она. — А еще он съел два яйца, которые я сварила.
— Спасибо, ты умница. У тебя все хорошо?
— Да, все нормально. Ты не побудешь немножко дома? Поешь чего-нибудь.
— Слушай, я сейчас собираюсь спуститься в подвал. Если хочешь, идем со мной. Но потом мне надо будет снова уйти.
— Найти того, кто убил дядю? — спрашивает она.
— Кто тебе это сказал?
— Бери, я же не дура. Я слышу разговоры, знаю, что…
Стук в дверь обрывает ее объяснения. Не дожидаясь ответа, сеньора Файам, наша соседка с противоположной стороны улицы Храма, врывается в лавку. Ее черное платье разорвано возле воротника, через всю щеку алеют свежие ссадины.
— Старые христиане?! — кричу я, подбегая к ней в полной уверенности, что за ней погоня.
— Нет, нет, — говорит она. — Ничего такого. — Она хватает меня за руку. Ее тусклые глаза покраснели от недосыпания, щеки запали. — Я увидела тебя из дома, — продолжает она. — Жаль, что так вышло с господином Авраамом. — Она подносит мою руку к губам, нежно поглаживая ее, и я чувствую исходящий от нее запах беды. — Бери, ты нам нужен, — говорит она. — Ты мог бы пойти ко мне домой? — Она заставляет меня наклониться к себе и шепотом, чтобы не слышала Синфа, говорит: — Возьми талисманы. Гемилой овладел ибур, и вцепился в нее мертвой хваткой. — Она больно сжимает мою руку. — И, Бери, ибур говорит, что знает, кто убил твоего дядю!
Глава XIII
Из шкафа в подвале я вытаскиваю все, что может пригодиться для обряда изгнания ибура, и направляюсь к дому сеньоры Файам. Гемила, ее невестка, накрепко привязанная к деревянной скамейке, сидит на кухне, ее дыхание напоминает всхлипы, словно бы ей не хватает воздуха.
Как описать жертву, одержимую бесами? Я дважды видел приметы одержимости: белая кожа, похожая на пропитанный влагой пергамент; измученные глаза; запекшаяся кровь в уголках губ и в ноздрях. Вид Гемилы не отличается в лучшую сторону, скорее даже наоборот: она уже начала терять человеческие черты, уступающие место дьявольским. Ее каштановые локоны измазаны дерьмом и прядями налипли на лицо и шею. Мизинец на левой руке, очевидно, сломан, отставая от ладони под немыслимым углом. Ее когда-то белое просторное одеяние безнадежно испачкано, как будто она купалась в грязи и крови. «Ее душой овладело существо с Другой Стороны», — думаю я. Первым моим порывом становится желание убежать. Но дядя всегда учил меня, что ибур — всего лишь метафора; очень мощное создание, это так, но не ровня даже самому слабому каббадисту. А если этот демон действительно знает, кто убил моего наставника…
Внезапно голова Гемилы резко откидывается назад, словно ей трудно держать ее прямо. Ее взгляд падает на меня и тут же теряет испуганное выражение, демонстрируя лишь задумчивую глубину созерцания. Он сосредоточен на струйке ароматного дыма, поднимающегося из моей курильницы.
Бенту, муж Гемилы, дотрагивается до моего плеча и потерянно улыбается, безмолвно моля о помощи. Его черные волосы забраны на затылке синей лентой в тугой хвост, лицо покрывает недельная неопрятная щетина. Его лоб и руки, штаны и рубаха покрыты темными полосами пота и жиром с овечьей шерсти. Он зарабатывает на жизнь, предлагая услуги стригальщика, и, судя по всему, выжил и вернулся в Лиссабон лишь для того, чтобы обнаружить свою жену в таком состоянии.
Белу, их трехлапый пес, обычно безгранично преданный Гемиле и не отходящий от нее ни на шаг, сидит возле двери в спальни и смотрит на нее с неподдельным ужасом.
— Sente-se bem? Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю я Гемилу по-португальски.
Глупейший вопрос, должен заметить. Она отвечает мне молчанием. Глаза, холодные как обсидиан, не позволяют мне угадать ее чувства. Я поднимаю ее связанные вместе руки. У нее неровный пульс, словно кровь в ее теле течет сразу во всех направлениях. Она хмурится и с пренебрежением следит за моими манипуляциями, потом всхлипывает. Изворачиваясь, она кричит на иврите:
— В моей груди звонит колокол!
Она закатывает глаза, затем вновь смотрит на меня — с полным безразличием. Сеньора Файам шепчет мне:
— Она мечется между нашим миром и миром демонов. — Я киваю, и она добавляет: — Мы выяснили, что ибур не говорит по-португальски, — только на иврите.
— Когда началась эта боль? — спрашиваю я Гемилу на священном языке.
Она тяжело дышит, снова успокаивается.
— Никакой боли нет — это судно хрупкое, но оно подходит мне, — слышится голос, и он принадлежит не Гемиле. Он лишен всякого выражения и тепла. Иврит с кастильским акцентом.
— Кто ты? — спрашиваю я.
— Белый Маймон с двумя пастями.
Я на мгновение отворачиваюсь, собираясь с мыслями: это не простой ибур, а демон.
— Почему ты говоришь «с двумя пастями»? — спрашиваю я.
— Одной из них я пожираю детей анусим, тех, кто был насильно обращен. Она создана из крови. Вместо зубов в ней иглы.
Жадно глотая воздух, она неожиданно плюет в меня чем-то красным. Сеньора Файам охает. Пока я вытираю шею, Гемила открывает рот. Раскрошенные зубы покрыты свежей кровью. Она смеется.
— Прости ее, Господи, — стонет сеньора Файам. — Она стала есть стекло перед тем, как я побежала к тебе домой. Я пыталась ее остановить, но ибур питается только минералами. Он…
Я отмахиваюсь от ее словесного потока, возвращаясь к Гемиле.
— Как ты пришел? — задаю я вопрос.
— Цедек развелась с Рахамим.
Этот демон знает Каббалу! Он намекает на разрыв между женской справедливостью и мужским состраданием, что позволило злу заправлять этой эпохой.
— Я иду с Рахамим, — говорю я. — Вместе мы с Рахамим возьмем эту женщину в жены.
— Ты можешь войти и ехать на мне, но ты не сможешь вырваться! — предупреждает демон.
Гемила теперь — не просто женщина: ее женская суть стала колесницей магического восприятия: немногие из тех, что решаются на такую поездку, возвращаются из нее невредимыми.