Книга Последний каббалист Лиссабона, страница 85. Автор книги Ричард Зимлер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Последний каббалист Лиссабона»

Cтраница 85

— Успокойся, отец.

— Мой дядя мертв. Он уже ничего не может сказать, — отвечаю я спокойным сухим тоном, скрывающим злость. — И, будь я более добросовестным каббалистом, чем я есть, возможно, я не стал бы вас осуждать. В любом случае, ваши мотивы мне теперь безразличны. Только ваши поступки имели значение много лет назад и имеют значение сейчас. Я понял, что для таких людей, как мы с вами, дела гораздо важнее любых слов, пактов и произнесенных шепотом молитв. Для дяди, я думаю, это было иначе. Его молитвы призвали в этот мир ангелов. Для такого человека… — Я умолкаю: рабби Лоса, раздуваясь от ярости, отвернулся от меня. Разговор становится бессмысленным. Я дотрагиваюсь до плеча Эсфирь-Марии, чтобы привлечь ее внимание. — Мойте Рахель розовой водой, смешанной с отваром вербены и яичным желтком. И ради Бога, смените эти протухшие простыни. А еще лучше сожгите их!

Я поднимаю руку у нее над головой, благословляя ее.

— Моя сестра умрет? — спрашивает она.

— Только Он может ответить, — нараспев произносит ее отец.

Его благочестивый взгляд, устремленный в христианское небо, призван напомнить мне о жертве, которую, по его словам, он принес.

— Возможно, умрет, — бездушно отвечаю я, бросая Лосе вызов: здесь и сейчас заявление о существовании заоблачного Бога, хранящего нас, кажется жестоким и неуместным. Но, обращаясь к Эсфирь-Марии, к себе, я добавляю: — Но если вы сделаете все, как я сказал, у нее появится шанс.

Девушка благодарно кивает. Рабби Лоса вскидывает подбородок, как делал всегда в моем присутствии, и презрительно отмахивается от моего прощального кивка. Я неторопливо бреду домой, разглядываю испещрившие небо созвездия, понимая, что и он, и все эти лицемерные раввины во всем мире потеряли власть надо мной. Навсегда. Это тоже стало путешествием Пасхи.

Стоит вам решить, что вы узнали истинную форму стиха Торы, как он сбрасывает с себя покров, обнажая внутренние слои. Так и события в повседневной жизни.

Диего, отец Карлос и Фарид ждут меня на кухне с письмом от Соломона Эли, мохеля, вместе с которым мы обнаружили потайной ход из нашего дома в купальню. «Берекия Зарко» нацарапано на грубом, плохо выделанном льняном листе с бугрящейся поверхностью.

— Пока тебя не было, у нас появились плохие новости, — говорит Диего. — Мохеля Соломона нашли дома свисающим на талисе с потолочной балки. Самоубийство. Мы с Фаридом и Карлосом там были. Он оставил тебе записку.

— Но он же выжил! — кричу я. Мои слова застывают в тишине между нами. Что, в конце концов, стоит выносливость тела по сравнению с тлением скорбящей души? — Письмо не запечатано, — замечаю я. — И он написал мое данное имя, Берекия. Он никогда меня так не называл. Я был «Шээлат Халом».

— Такой нам ее и передали, — пожимает плечами Карлос.

— Кто?

— Его сестра Лена, — отвечает Диего. — На самом деле это она нашла тело и, разбираясь в его вещах, нашла записку.

Последние слова господина Соломона, обращенные ко мне, написаны торопливым, детским почерком, обрамленные круглой печатью, приложенной к бумаге:

«Может ли искусство одного, обученного ремеслу мохеля, обречь другого на муки плоти? Мне это удалось. Это кое-что доказывает. Мое тело ослабло. Новый Мир никогда не ляжет мне под ноги. Слишком много открытий принес этот век. Но некоторые вещи должны остаться тайной. Я доносил на новых христиан. На Резу тоже. Я был вынужден это делать. Угроза pinga — это пылающая тень, а тело, одетое мраком, — ужасный трус. Одна-единственная капля заставляет его бежать впереди собственного крика, скручивая страхом кишки подобно клубку ядовитых змей, а… Господин Авраам поклялся, что меня будут судить на еврейском суде. Что он найдет способ меня наказать. Мы поссорились тем утром в воскресенье. Страх. Наверное, он чувствовал этот запах, исходящий от моего тела. Он сказал: „У тебя в руках нож, и все равно ты боишься“. Он улыбнулся, как будто собирался пригласить меня в свой дом. „Твой клинок закалит меня перед Господом и, возможно, послужит высшей цели, но девушка еще не готова. Соломон, оставь ее, и я приду к тебе как невеста“. Но девушка опасается огня инквизиции не меньше, чем мужчина. Быть как Адам… если б я мог. Я не собирался отнимать его жизнь. Или жизнь девушки. Я не могу просить тебя простить меня, также как не могу просить прощения у Эсфирь и Миры, но, когда меня не станет, прошу, прочитай обо мне кадиш, чтобы я мог покинуть мир сущий. Найдет ли такой как я мира своей душе? Благословляю тебя, Соломон».

— Что там написано?! — требовательно спрашивает Диего, пока я читаю.

Мои губы словно склеиваются этим странным признанием и его надуманностью. Самоубийство объясняет оставленную им в подарок книгу. Но откуда вдруг это сомнение в ремесле, которое он так любил? Почему он ни слова не написал о своей жене? Понимал ли он до конца, на что идет?

Или, может быть, это подделка, оставленная Зоровавелем и царицей Эсфирь? Подозревают ли они, что я наступаю на их тень?

— Как долго он был мертв, когда сестра нашла его? — жестами спрашиваю я Фарида.

— Она сказала, что нашла его этим утром. Но записку — только сейчас. У нее не было сил разбираться с его вещами раньше.

— О чем это вы говорите? — вопрошает Карлос. — И что там, в конце концов, написано, будь ты проклят?!

Когда я зачитываю слова Соломона вслух, Фарид забирает у меня записку, нюхает ее, лижет край.

— Очень дешевая бумага, — говорит он.

— Будучи мохелем, Соломон был весьма искусен в обращении с ножами, — замечает Карлос.

— Это многое объясняет, — добавляет Диего. — Мы в самом деле никогда не подозревали, что он работал с господином Авраамом. Они сами так хотели.

Он прав. И все же, могла ли Гемила принять лысеющего, смуглого коротышку за Белого Маймона с Двумя Пастями? И с какой стати ему было нанимать северянина, чтобы убить Симона и Диего?

— Ты открыл новые врата, — слышу я голос дяди. — А теперь, Берекия, наполни свои легкие воздухом мира сущего и входи в них прежде, чем они захлопнутся у тебя перед носом.

Я забираю у Фарида письмо. Налившиеся тяжестью ноги несут меня в подвал, чтобы я смог поразмыслить над письмом.

— Один, — шепчу я, и Фарид выпускает мою руку из своих пальцев.

Внизу я достаю из шкафа дядин перстень с топазовой печаткой и надеваю его на указательный палец правой руки. Затем сажусь на молитвенный ковер, все еще покрытый пятнами его крови. Открыв двери моего сознания с помощью нескольких дыхательных упражнений, я переставляю буквы в записке Соломона, монотонно напевая молитву. Когда слова отделяются от бумаги и поднимаются в воздух подобно кольцам жонглера, они сбрасывают свое значение, как ненужную тяжесть. Я чувствую в руках и ногах благословенную легкость.

Представьте, как будто вы смотрите на таблички, заполненные клинописью. Когда узы разума спадают, иврит становится таким же непонятным языком. Буквы превращаются в разрозненные черточки, в музыку без мелодии, в животных, которым Адам не дал имен. Материальный мир становится прозрачным и, в конце концов, исчезает совсем.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация