Сквозь самое обширное пространство, данное нам Богом — пространство пустоты вне мысли — слова, исполненные уверенности молитвы, приходят ко мне: «Это, скорее всего, почерк убийцы дяди: это его признание, а не Соломона. Он подбросил записку в дом мохеля уже после того, как тот покончил с собой. Чтобы его сестра или кто-то другой нашел ее и принес мне… чтобы сбить меня со своего следа. Возможно, он даже убил несчастного Соломона, чтобы тот не мешал каким-то его планам!»
Я сижу в одиночестве, опустошенный: усилие, призвавшее озарение, дорого обошлось измотанному телу. Руки отяжелели, словно налившись свинцом. «Отдохни до рассвета», — говорю я себе. В ответ мои веки опускаются. Со мной говорит дядя.
— Спи, — говорит он печально и чарующе. — Тебе нужно побыть в тишине, если ты хочешь завершить свое путешествие.
— Нет, не сейчас, — отвечаю я вслух. Открыв глаза, я думаю: «Мне нужно зайти в квартиру Соломона, поговорить с его сестрой. А потом вернуться во дворец Эстош. Я должен попытаться поговорить с Жоанной, дочерью графа».
— Дерзок, как никогда, — отвечает дядя. Я закрываю глаза и вижу его улыбку. — Ты должен позволить себе увидеть сны, — продолжает он. — Пустыня Лиссабона промелькнула у тебя под ногами. Ты действительно близок. Положи голову мне на колени. Пусть сны дадут тебе ответы на вопросы.
— А это не грех? — спрашиваю я. — Пророки говорят, что живые не должны спрашивать мертвых.
— Человек всегда может говорить с Богом. Это лишь капля в огромном океане. Просто возьми пергамент с нашими именами, написанными золотом, который ты хранишь вокруг талии, и положи его себе на глаза. Потом спи.
Я повинуюсь моему учителю. И сон действительно приходит.
Меня охватывает тепло сродни возвращению домой. Надо мной, в обрамлении мозаики, украшающей стену подвала, стоит мой наставник с головой и плечами, покрытыми молитвенным покрывалом.
— Я не верю, что Дом Мигель Рибейру или какой-то северный наемник, подкупленный твоими тайными контрабандистами, могли оставить у тебя под ногтем шелковую нитку или убить как шохет, — говорю я. — Так кто еще замешан в этом? Кого послала царица Эсфирь, чтобы убить тебя?
— Ты уже знаешь, кто разлучил мое тело с душой, — отвечает он с хитрой улыбочкой. — Вопрос в том, «где» и «когда» ты это поймешь.
— Как обычно, дядя, ты хочешь заставить меня ломать голову над ответом. Ну, хорошо. Где и когда я узнаю его имя?
Белоснежное крыло его халата разворачивается, и нас обдает легкий ветерок, наполненный ароматом мирта, Потолок истончается и тает. Стены рушатся. Над головой открывается небо, у восточного горизонта омытое розовыми и фиолетовыми красками.
Мы вдвоем сидим у подножия башни на Миндальной ферме.
— Почему здесь? — спрашиваю я. — Почему на закате?
Дядя награждает меня своим пронзительным взглядом, призванным показать, что я должен внимательно слушать его. Он в благословляющем жесте поднимает надо мной руку и говорит:
— Карта города начертана на стопах слепого попрошайки.
Золотистый свет льется сквозь крошечные окошки в верхней части северной стены подвала. Пришло утро субботы. Восьмой и последний день Пасхи. Я сажусь и всматриваюсь в свой сон, словно в лицо уходящего гостя. Открыв геницу, я вотще пытаюсь найти среди писем почерк, похожий на тот, каким написана поддельная записка Соломона. Затем, просто чтобы подтвердить собственные догадки, я просматриваю личную Агаду дяди. Мохель Соломон не получил в ней библейского отражения. При всей правдоподобности, он не мог вместе с царицей Эсфирь и Зоровавелем заниматься контрабандой рукописей. Наверху Реза разводит в очаге огонь, держа на руках Авибонью, балансирующую на ее бедре. В волосы девочки вплетены крупные золотистые бархатцы. Диего и Карлос сидят друг против друга за кухонным столом, прихлебывая из керамических чашек дымящуюся ячменную воду.
Реза первой оборачивается ко мне. Ее глаза выдают недовольство тем, что я отказался вести субботнюю церемонию прошлым вечером.
— Ты спал, — говорит Карлос. — Это хорошо.
Мы обмениваемся благословениями.
— Где Фарид? — спрашиваю я.
— Дома, молится, — отвечает Диего.
Я направляюсь во двор.
— И куда это ты направился? — вопрошает отец Карлос.
— Наружу, — отвечаю я.
— Ты идешь в квартиру Соломона-мохеля, так? — с горечью спрашивает Реза. Прежде, чем я успеваю открыть ей, куда в действительности иду, она говорит: — Ты не можешь оставить все как есть? Он мертв. Месть свершилась. И теперь мы должны как-то жить дальше, заботиться о том, что осталось от нашей семьи. Этого хотел бы твой учитель. И поверь мне, Берекия Зарко, в доме масса работы, которую тебе следует сделать, буде ты возжелаешь вернуться к живым!
Реза смотрит на меня так, что я понимаю: ей лучше дать тот ответ, который она хочет услышать.
— У нас разные пути, — говорю я ей. — Если сейчас я не пойду дальше по своему пути, то никогда уже не смогу присоединиться к тебе в будущем. — Однако и мое нынешнее направление, выбранное ею, становится неплохой уловкой, поэтому я добавляю: — К тому же, я просто собираюсь засвидетельствовать свое почтение. Даже убийца заслуживает молитвы.
Диего поднимается и говорит:
— Сегодня вечером я отправляюсь в Фару, чтобы сесть на корабль до Константинополя. Вероятно, нам следует попрощаться.
— Я скоро вернусь. Еще не время для прощания.
Я захожу в дом Фарида и обнаруживаю его занятым молитвами прямо в передней комнате. Заметив меня, он выпрямляется, словно поддерживаемый руками Аллаха.
Глава XIX
Мы с Фаридом поднимаемся по склону расцвеченного пятнами кустарника холма навстречу башням Монастыря Грасы и утреннему солнцу Лиссабона. Низкорослая монашка с единственным торчащим зубом, охраняющая свой драгоценный мраморный крест, оборачивается, чтобы посмотреть на нас.
Особняк доны Менезеш нависает над грязной дорогой, обрамляющей северный склон холма. Каменная крепость, перестроенная из заброшенного романского военного укрепления, ее единственная современная деталь — мраморный балкон, опирающийся на четыре летящих контрфорса, построенных на обнажившемся известняковом склоне.
Я бывал здесь дважды, оба раза принося шелковые платья, заказанные у моей матери. Мы идем к воротам у бокового входа в дом. Сад, засаженный огромными марокканскими кедрами, дарит нам спасительную тень. Отсюда нам виден край балкона на внутренней стороне дома. Высокий худощавый мужчина в синем берете с плюмажем стоит под дальним контрфорсом. В руках у него бокал из красного стекла, он непринужденно беседует с кем-то, кого я под этим углом не могу разглядеть. Он показывает на что-то слева от себя, и я узнаю его: это граф Альмирский.
Зоровавель и царица Эсфирь объединились.
