Я проснулся около часа ночи, увидев во сне Полуночника. Он стоял возле моей кровати и говорил со мной на языке жестов, размахивая руками. Я так и не понял, что он пытался мне сказать.
Проснувшись, я услышал, что Виолетта спускается по лестнице. Когда она открыла заднюю дверь, я подошел к окну. В лунном свете было хорошо видно, как она идет в свой садик, пробираясь между сорняков, и я мог поклясться, что она была нагая.
Глава 8
Я выскользнул наружу, в садик Виолетты, и ночной воздух обволок меня своим влажным теплом. Я шел босиком, в одном ночном халате.
Сделав около десятка шагов, я увидел ее, сидевшую на низкой деревянной скамье и глядевшую в небо. Лунный свет укутал ее в свое одеяло. Ее можно было назвать богиней ночи. Длинные волосы мерцали серебром. Я вспомнил, что мечтал о том, чтобы она сняла шляпку, не с момента нашей встречи, а с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Я стоял очень тихо, не желая испытывать ее скромность, но она, должно быть, услышала мое дыхание, потому что в испуге вздрогнула.
— Это я, — поспешил я сказать, шагнул вперед и протянул, извиняясь, руки. — Только я.
— Джон, Господи помилуй, я едва не закричала. — Она покачала головой и похлопала по скамье рядом с собой. — Быстренько, сядь здесь, пока тебя никто не увидел.
Она не сделала никакой попытки скрыть свою наготу. Я плюхнулся на скамью, стараясь не задеть Виолетту. Она показала на звездное небо.
— Прямо там — Стрелец, — проговорила она. — Он может найти все, Джон, даже таких крохотных созданий, как мы с тобой. Всякий раз, когда я чувствую себя неуверенной, я смотрю на него.
Она говорила по-португальски и перешла на «ты», словно мы снова были близкими друзьями.
— Полуночник говорил, что все звезды — охотники, — сказал я.
Виолетта пальцем показывала мне созвездия и называла их. Потом погладила мою щеку и нежно произнесла:
— Если я могу чем-нибудь помочь, чтобы найти Полуночника, только скажи мне — все, что угодно.
Ее пленительно гладкая кожа заставила меня задрожать. Сейчас, в звездном свете, она так походила на юную себя, такую открытую и добросердечную, что я потерял дар речи. Я чувствовал смущение: как мог я каждую ночь страдать, вспоминая свою жену, и одновременно чувствовать себя таким счастливым рядом с Виолеттой?
— Ранним утром здесь так спокойно, — прошептала она. — Почти можно поверить, что мы вновь на своем озере в Порту.
Она посмотрела на меня, догадалась о причине моего смущения и усмехнулась.
— Джон, — произнесла она шлепнув меня по бедру, — не будь ребенком. Твое желание меня не стесняет. Единственным моим союзником в мужчинах была их физическая потребность во мне. Только этому в них я и доверяю.
— Похоже, я ничего не понимаю в том, что происходит в моей жизни, — признался я. — Почему умер Даниэль, как я дожил до этого момента, почему мы с тобой вновь встретились…
Она серьезно посмотрела на меня.
— У меня нет для тебя ответов. Ни единого.
Нас овевал теплый ветерок. Облегчение от того, что я снова рядом с прежней Виолеттой, заставило меня улыбнуться.
— Как будто мы прячемся от родителей.
— Моя мать никогда не найдет меня здесь. — Она украдкой покосилась на дом. — Сорняки слишком высоки, и она меня не увидит.
— А дом слишком темный.
— Я люблю ночь. Я тогда меньше всякого вижу. Пусть бы ночь была всегда.
— Виолетта, кроме как сейчас, ты все время где-то, где нет меня.
Она взяла меня за руки и встала.
— Спой, — попросила она. — Любую старую песню. Пожалуйста, Джон, спой мне.
Я спел первую строфу «Расставания» — ее любимой песни Роберта Бернса: «Поцелуй — и до могилы мы простимся, друг мой милый…»
Она с несчастным видом отвернулась, глядя туда, куда увела ее мелодия.
— Джон, ты бы хотел, чтобы я стала прежней, но этого не будет, — тихо произнесла она. — Именно поэтому я иногда такая молчаливая и со мной так трудно.
— Ты приписываешь мне чужие желания. Единственное, чего я хочу — чтобы ты была счастлива.
Она посмотрела на меня с болью.
— Джон, мы с тобой из разных миров. Я перестала мечтать о счастье много лет назад. Я хочу только жить своей жизнью. И если это значит, что иногда я должна быть одинока, то цена не высока. Возможно, это вовсе бесплатно.
— В самом деле? Неужели тебе достаточно просто жить своей жизнью?
— Был бы ты женщиной, тебе не пришлось бы задавать подобные вопросы, — заявила она.
— Не могу поверить, что мужчины и женщины настолько различны.
Она вздохнула.
— Джон, был бы ты мной, ты бы тоже не снимал шляпку — просто чтобы мужчины на тебя не глазели. Если бы я сказала тебе, что есть женщины моего возраста, которые мечтают, чтобы их мужья умерли молодыми, а они смогли бы стать сами собой, иметь свою собственность и друзей, ты бы счел меня сумасшедшей?
— Правда ли это, Виолетта?
Она серьезно кивнула и сказала:
— Пошли… Пошли, и я расскажу тебе все, что ты так хотел услышать. Этого не узнает никто, кроме тебя.
Она впустила меня в дом, взяла с дивана вязаный плед в зеленую и золотую полоску и закуталась в него. Мы сели рядышком за овальным столом, и при свете единственной свечи она начала рассказывать мне о своей жизни после того, как наша дружба окончилась. Сначала она рассказывала, как работала на торговца свечами в Лиссабоне и жила в крохотной комнатке над его мастерской с видом на площадь Грасы.
— Я была так счастлива, что освободилась от матери и братьев, что даже мое одиночество было благословением. Я принадлежала только самой себе. И волосы мои, — тут она перебросила свои локоны со спины на грудь и вдохнула их запах, — снова отросли. Я никому больше не позволю обрезать их.
— А ты знала, как я мечтал о твоем возвращении?
— Знала. Но ты тогда был просто маленьким мальчиком, а я уже становилась женщиной.
— Как жаль, что Даниэль умер. Он бы смог все изменить. — Я бы хотел сказать больше, но, похоже, вспоминать прошлое было опасно. — Возможно, мертвые могут быть великодушными, — нерешительно добавил я. — Даниэль, верно, обрадовался бы, что мы снова встретились.
— Возможно. Но остальные, Джон… Остальные могут быть такими неумолимыми. Дай мне продолжить, пока я не утратила решимости. Джон, торговец свечками, у которого я работала, был хорошим человеком — очень умным и добрым. Но однажды я увидела на площади Грасы своего дядюшку Томаса. После этого я выглядывала из комнаты и мастерской очень редко. Он разыскивал меня, чтобы увезти назад… Возможно, его послала моя мать. — Она вздрогнула и поплотнее закуталась в плед. — Еще через несколько недель ко мне подошел англичанин, предложивший мне работу на фабрике по переработке шерсти недалеко от Лондона. С ним я и уехала. Я называла его дядюшка Герберт. Он обещал, что я буду работать с другими девушками из Португалии и Испании, и поначалу был добр ко мне.
