С ней я чувствовал себя словно в самом сердце вселенной, и увечье мое оказалось не таким уж важным недостатком.
Потом она уронила голову мне на плечо и погрузилась в сон.
Я думал о Франциске. Она была совсем другой, чем Виолетта; каждой из них принадлежали свои собственные созвездия и своя часть ночи. Именно поэтому мне казалось, что жена не стала бы ревновать сейчас к моему счастью.
Пока Виолетта спала, я гладил ее по волосам и, как всегда, мечтал. Это простое движение успокаивало меня и заставляло почувствовать себя как дома. Я понял, что отныне между нами все будет хорошо.
И впрямь, в последующие недели наши отношения были именно такими, как мне всегда хотелось. Мы подолгу гуляли на пустошах Манхеттена, наблюдая за птицами. Она собирала опавшие дубовые листья, а я покупал ей цветы. Мы ели орехи в парках и гонялись друг за дружкой по лестнице. На День Благодарения она приготовила индейку с клюквой, а на сладкое — рабанаду по рецепту моей матери. Мы никогда не обсуждали то, что между нами произошло, поскольку в этом не было нужды.
В ночном безмолвии спальни мы, наконец, словно бы искупили гибель Даниэля. Наш союз был победой над предательствами, безумием, надгробными камнями и вечными прощаниями.
Это было доказательством, что возрождение возможно. Вероятно, это было просто чудо.
Я не знал, способна ли Виолетта еще иметь детей, но отчаянно надеялся, что да.
Вторым важным событием стало мое решение вновь взяться за гончарное искусство и изготовление плитки. Для этого я освободил небольшой сарайчик у Виолетты в саду и приобрел необходимые инструменты.
Действовать одной рукой оказалось не так трудно, как я боялся, и через пару дней я приспособился изготавливать вполне сносные горшки, тарелки и кувшины. Кроме того, я сделал пару набросков для плитки с изображением рабов в поле. Однако, для столь честолюбивого проекта у меня пока не хватало смелости.
Наконец, я послал письмо матери и дочерям и объяснил, что хочу остаться в Нью-Йорке, чтобы Эстер и Граса приехали сюда как можно скорее. Я извинился за то, что вновь хочу изменить их жизнь, но пообещал все объяснить при встрече. Насчет руки я сказал лишь, что был ранен на юге, но беспокоиться не о чем: американские врачи позаботились обо мне. Я пока еще не отыскал Полуночника, — писал я, — но вновь готов отправиться на охоту.
Я был увлечен Виолеттой глубже, чем мог выразить словами. Я смутно сознавал, что мы различны по натуре, но это казалось даже к лучшему: сплав зачастую оказывается крепче чистого вещества.
Однажды на прогулке я заговорил с ней о том, что волновало меня уже много дней:
— Виолетта, я бы хотел завести ребенка… Чтобы у нас с тобой была настоящая семья.
Она побледнела. Я усадил ее на приступку и присел рядом на корточки.
— Что такое? Я думал, ты будешь рада.
— Я рада, Джон. Просто взволнована. Дай мне передохнуть.
— Если ты беспокоишься насчет моих дочерей, я уверен, они будут рады братику или сестрички, хотя, конечно, мы не позволим им выбирать имя. — Я засмеялся. — У них очень скверный вкус.
Она прикоснулась к моим губам, и я поцеловал ее пальцы. Она сказала:
— Довольно, Джон. Поговорим об этом позже. Я слишком потрясена, чтобы продолжать эту тему сейчас.
Я решил дать ей пару дней, чтобы привыкнуть к этой мысли. На следующий вечер нас с Морри пригласили на ужин к Уильяму Артуру, директору школы. Виолетта отказалась идти с нами, поскольку они с Морри по-прежнему были в натянутых отношениях. Мы вернулись домой куда раньше, чем думали: мистер Артур рано вставал и поэтому ложился не позже десяти вечера.
Не обнаружив Виолетту в гостиной, я бегом поднялся в спальню, но ее не было и там тоже. Подойдя к окну, я обнаружил ее в саду, закутанной в черную португальскую мантилью. В руках она держала столешницу, вырезанную Даниэлем, и рыдала.
Я бросился к ней, но никакие слова не могли унять ее слезы.
— Пожалуйста, скажи мне, в чем дело! Это Даниэль? Я тоже часто думаю о нем, ты ведь знаешь.
Отвернувшись, она промолвила по-португальски:
— Я тебя не люблю, Джон. Не так, как тебе бы хотелось. Не так, как я любила Даниэля. — Она поднесла дрожащую руку ко рту. — И никогда не полюблю, поэтому нам нельзя иметь детей.
— Тогда почему?.. Почему ты пришла ко мне?
— Не было другого способа разбить стену, что выросла между нами. Не было другого способа помочь тебе. — Она печально взглянула на меня. — Я же говорила, что тебе нельзя в меня влюбляться. Я сделала все, что могла, дабы показать это тебе.
Лишь теперь я понял, почему так старалась отдалиться от меня: ей хотелось защитить меня от себя самой. Пожалуй, в те дни она проявила большую щедрость, нежели потом, когда мы спали в одной постели. С ее точки зрения тут не было никаких сложностей: она просто никогда меня не любила.
Я поднялся, чувствуя, как жизнь понемногу покидает меня. Но я не чувствовал ни гнева, ни даже печали. Как ни парадоксально это звучит, я чувствовал себя одновременно очень легким и очень тяжелым. Мне казалось, что во мне не осталось ничего, кроме мыслей о ней, молитв и желаний. Я очень устал — от самого себя.
— Ты и впрямь меня предупреждала, — подтвердил я ровным тоном, стараясь не выказать своих чувств. — И я благодарю тебя за это. И за то, что ты пыталась мне помочь. Теперь я вижу, перед какой дилеммой я поставил тебя.
Я прижался пересохшими губами к ее холодной щеке, а затем, словно призрак, двинулся вверх по лестнице. Из комнаты я наблюдал за ней еще около часа. Затем она ушла из сада, оставив столешницу на скамье. Я смотрел на нее и вспоминал свое лицо, вырезанное Даниэлем, и думал о том, что никогда не хотел видеть правды в наших отношениях. Даже в детстве она не обещала мне ничего, кроме дружбы.
Когда Виолетта вернулась в сад, то в руках у нее был нож. У меня потемнело в глазах, а сердце забилось чаще: я решил, что она хочет лишить себя жизни.
Но когда я выбежал во двор, она уродовала свой портрет, вырезанный Даниэлем, нанося ножом глубокие удары. Я неслышно вернулся в дом. Мне бы хотелось удержать ее руку, но она явно не нуждалась в моей защите.
На другой день я не стал завтракать и в одиночку отправился на берег Гудзона, думая о ребенке, которого у нас никогда не будет.
После школы я встретил Морри и рассказал, что произошло между мной и Виолеттой. Я сказал, что хочу провести пару дней за городом, чтобы обдумать свое будущее — и будущее своих дочерей.
В субботу утром мы с Морри на пароходе отправились в город Рослин, находившийся в бухте на северном побережье Лонг-Айленда. Там мы гуляли по холмам и лесам. Было холодно, и мне казалось, что все замерзло вокруг и внутри меня.
Морри шагала быстрее и то и дело останавливалась, чтобы дождаться меня. Мне нравилось, что она оборачивается…
