Сеньора Беатрис сидела теперь, обхватив руками живот, словно беременная женщина, защищающая ребенка в утробе. Она в смятении трясла головой, словно пытаясь понять, что произошло. Кровь стекала из ее разбитой нижней губы на подбородок, а один глаз заплыл — позже он загноился и навсегда приобрел мраморно-белый цвет с мутным серым пятном в середине.
Даниэль подбежал к ней, но сеньора Беатрис остановила его жестом руки.
— Иди домой, — сказала она, вытирая рот. — Потом поговорим. Ступай, пожалуйста, пока еще хуже не стало.
Мальчишка покачал головой.
— Не пойду. По крайней мере, пока этот кусок дерьма не сметут в навозную кучу, — сказал он, указывая на ее обидчика.
Акцент, с которым говорил Даниэль, выдавал в нем жителя одного из соседних трущобных районов прибрежной зоны. Я почувствовал зависть при мысли о пути, проделанном им до Порту, города, в котором были свои джентльменские клубы и ухоженные парки, но также лабиринты темных переулков в центре, где обитали торговцы наркотиками, бродяги и мелкие воришки.
— Даниэль, выслушай меня внимательно, — ответила сеньора Беатрис, морщась при каждом вздохе. — Ты должен покинуть город. Через два дня мы встретимся у тебя дома. Пожалуйста, пока не начались неприятности…
Сеньора Беатрис продолжила бы уговаривать Даниэля, но тут начали собираться соседи. Вскоре несколько мужчин окружили распростертое тело, некоторые все еще были в пижамах или с обнаженной грудью.
— Он мертв? — спросил сеньор Томас своего шурина, кровельщика Тьяго, поднесшего тыльную сторону ладони к носу извозчика, чтобы определить, дышит ли он.
Несколько соседок поспешили на помощь сеньоре Беатрис, подняли ее на ноги и засыпали вопросами о незнакомце и о том, что его так разозлило.
Я подошел к мужчинам.
— Нет, он еще жив, — разочарованно сообщил Тьяго; убийство, разумеется, было бы отличным началом дня для любителей посплетничать.
Сеньора Мария Мендес, толстая, как корова, растолкала мужчин и ударила бесчувственного негодяя по лицу.
— Свинья! — крикнула она.
— И ты здесь, парень? — воскликнул кровельщик Тьяго, заметив Даниэля. — О чем, черт подери, ты думал, когда швырял в него камень?
— Погодите! — заступился за парнишку жестянщик сеньор Пауло. — Он всего лишь помог сеньоре Беатрис.
— Камнем размером с апельсин? — воскликнул сеньор Альберто.
— Будь у меня нож, я бы перерезал извозчику глотку! — заявил мужчина позади меня.
— А я бы выбил ему глаз! — крикнул другой.
Мужчины храбро трубили о том, что бы они сделали со злодеем, окажись они рядом в нужное время, а женщины замечали с усмешкой, что как раз в нужное время от них не дождешься даже малой помощи. Но все эти разговоры мало чем помогали сеньоре Беатрис и Даниэлю, смотревших друг на друга так, будто они были на этой улице одни. Прихрамывающую сеньору Беатрис отвели в дом; несомненно, она больше беспокоилась за парня, чем за себя. На меня произвело неизгладимое впечатление то, как они смотрели друг на друга.
Мужчины стали прогонять Даниэля.
— Ты уже никогда не сможешь драться, если не уберешься отсюда, прежде чем я досчитаю до пяти! Тебе здесь нечего делать, парень! — закричал кровельщик Тьяго.
Меня поразила подобная несправедливость. В девятилетнем возрасте я не понимал, какую опасность может представлять Даниэль. Но в те времена голову даже маленького мальчика могли бы насадить на дубовый кол, если бы извозчик умер, а сеньора Беатрис не смогла оправдать его храбрые действия. Я также не подозревал, что граф, чьи ярко-синие дамастовые штаны еще не были намылены, оттерты, отутюжены и надушены должным образом, чей залитый вином парчовый камзол, словно намокшая под дождем летучая мышь до сих пор висел на веревке в заднем саду сеньоры Беатрис, разрешил своему извозчику избить провинившуюся прачку до бесчувствия.
Конечно, любой человек, возмущенный такой несправедливостью мог отправить письменный протест на имя епископа, нашей сумасшедшей королевы Марии или даже самого папы Пия VII, но какое сочувствие бы они ни выразили, их всех гораздо больше заботил вопрос, как избежать захвата страны Наполеоном. Они были заняты лишь официальными сообщениями из-за границы. Можно было послать возмущенное письмо кому угодно, но результат был бы один и тот же.
Но тогда я не подозревал об этих вещах, поэтому возмущенно смотрел на кровельщика Тьяго, отчитывающего Даниэля.
Парнишка смущенно опустил глаза. Он так же, как и я, ожидал, что его похвалят.
— Клянусь Богом, я только хотел помочь, — наконец сказал он. — И помог. Иначе ее в живых бы уже не было.
Даниэль прикрыл глаза рукой, стараясь не расплакаться перед мужчинами, затем потер виски большим и указательным пальцами, словно прогоняя дурные мысли. Этот жест означал душевную боль, как я узнал гораздо позже, через несколько лет. Затем он, совсем как взрослый, сказал:
— Думаю, что мне пора. Удачного вам дня.
Прежде чем уйти, он нагнулся, чтобы поднять камень.
— Оставь его, парень, — Тьяго предостерегающе поднял палец. — Ты принес достаточно вреда за этот день.
Но Даниэль все-таки подобрал камень с земли, чем навлек на себя новые ругательства Тьяго и остальных мужчин. Голый череп мальчишки, выбритый, очевидно, чтобы избавиться от вшей, вызвал во мне еще большее сочувствие к нему. Этот парень был неудачником, выглядел несчастным и больным, — возможно, это и побуждало мужчин обращаться с ним столь жестоко. Будь он блондином с шелковыми кудрями, одетым в дорогой шелковый малиновый плащ, конфликт разрешился бы ободряющим похлопыванием по спине.
Я выбежал вперед.
— Сеньор Тьяго, — закричал я. — Сеньор Тьяго, сеньору Беатрис избили! Мерзавец пинал ее ногами!
— Джон, немедленно ступай домой, — ответил он, недовольно нахмурив брови.
— Ее же били, — закричал я. — Глаз у нее заплыл На лице большой кровоподтек. Неужели вы не видели? Разве так можно поступать? Этот человек, он… он — проклятый трус. — Последние слова я сказал по-английски; так мой отец называл подлых негодяев, и я не смог вспомнить на португальском выражения, равнозначного этому.
Судя по взгляду, Тьяго не понял меня, и я стал лихорадочно подыскивать подходящие слова на португальском. Но он схватил меня за руку, не желая даже слушать.
— Пойдем, сынок, я отведу тебя к матери, — сказал он. Глаза его горели праведным гневом.
— Если вы не отпустите меня… — закричал я.
— То что будет? — засмеялся он.
Я подумал, не пнуть ли его в то место, где неприлично топорщилась ткань на рваных брюках, но понимал, что это не даст мне ничего, кроме новых проблем.
— Смейтесь надо мной, если хотите, — заявил я весь дрожа и пытаясь подражать голосу отца, — но если вы не оставите в покое этого парня…
