Она захлопнула дверь раньше, чем я договорил.
Я курил в гостиной и глотал виски, чтобы успокоиться. Как я хотел вернуть стрелки часов тети Фионы на час назад! Не для того, чтобы пожалеть мать. Нет, я бы говорил с ней еще жестче. Я бы вытряс из нее правду.
Когда у входной двери загрохотала карета, я, крадучись, ушел в свою комнату, не в силах встретиться с дочерьми. Под щебетанье Фионы и девочек я провалился в пьяное забытье.
Когда я проснулся, мать играла «Лунную Сонату». Прямо в халате вошел я в ее комнату, встал рядом и начал переворачивать страницы. Мы не разговаривали. Она даже не взглянула на меня.
У меня появились мысли о прощении. Они сливались с нежными аккордами и превращались в мелодию. Может, именно это и создал Бетховен — мелодию прощения?
Сон рассеял мой гнев. Я был благодарен за это.
Она кончила играть, и я сказал:
— Возможно, Полуночник живет в рабстве, мама. Я не могу смириться с этим. Это меня убивает. Я не смогу быть тем человеком, которым был раньше, пока не найду его. Мама, я все равно попробую отыскать его, что бы ты мне ни говорила.
— Ты отправишься в Америку?
— Да. Мой пароход уходит через неделю, семнадцатого, из Портсмута. Из Лондона я должен уехать за день до отплытия.
Она взяла меня за руку и поднесла ее к губам, потом провела ею по своей щеке.
— У тебя по-прежнему самые красивые руки из всех, что мне встречались.
— Мама, мне очень жаль…
— Ш-ш-ш. Ты был прав. То, что мы с тобой сделали, было чудовищным — чудовищным и несправедливым.
Она подвела меня к дивану, еще немного поиграла моими пальцами, потом принюхалась: от рук пахло табаком. Я точно знал, что это напоминает ей о любви отца, так же, как и мне. Она поцеловала обе мои руки, потом сжала их в кулаки и опустила мне на колени.
— Джон, когда ты уходил на свое горное озеро, я себе места не находила от беспокойства. Я никогда не говорила тебе этого, потому что не хотела, чтобы ты представлял меня сидящей дома и озабоченной твоей безопасностью. Я хотела, чтобы ты чувствовал себя свободным — мне-то этого не удавалось, когда я была ребенком. Я чувствовала себя под постоянным наблюдением. Может, из меня и не получилось хорошей матери, но я хочу, чтобы ты знал — я делала для этого все, что могла.
— Тебе это удалось. И я вовсе не поэтому хотел поговорить с тобой сегодня. Я всегда буду благодарен тебе за мое счастливое детство. — Я встал, подошел к камину и поворошил угли. — Мама, если я не вернусь, ты должна… ты должна…
— Если ты не вернешься? — перебила она. — Что это значит?
— Я не могу предвидеть будущее. Я не знаю, при каких обстоятельствах Полуночника удерживают в рабстве. Если я не смогу купить его, мне придется его выкрасть. Так или иначе, но он будет на свободе. Иначе я не смогу жить дальше.
— Но ведь ты сможешь выкупить его, разве нет?
— А если хозяин не пожелает его продать?
— Тогда предложи больше денег. Я дам тебе столько денег, сколько потребуется. У меня должно быть… у меня должно быть три или четыре сотни фунтов, которые я могу отдать тебе. Это все для Полуночника. А если потребуется еще, я продам свои драгоценности и все, что у меня есть.
Я сел рядом с ней.
— Мама, если я все же не вернусь, позаботься о девочках. Иначе я не смогу уехать.
— Джон, это нелепо.
— Скажи, что ты обещаешь позаботиться о девочках, если я не вернусь.
— Хорошо, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Я клянусь растить и оберегать их.
В первый раз за много лет я поцеловал ее в губы.
— Спасибо тебе.
Мы долго сидели молча, и я поддался слабости и положил голову ей на колени. Она гладила меня по голове. Я почти уснул, и тут она прошептала:
— Я открою тебе свою тайну, но ты никогда не расскажешь этого девочкам или Фионе. Не смей рассказывать никому.
Глаза мои были закрыты, и я уплывал куда-то.
— Даю слово, — шепнул я в ответ.
— Твой отец часто уезжал вверх по реке, ты, наверное, помнишь это. — Она положила руку мне на грудь. — Во время одной из этих отлучек Полуночник и я… мы… мы…
— Вы полюбили друг друга, — произнес я, не открывая глаз. Я понимал, что это поможет ей рассказать правду.
— Нет-нет. Все не так. Я очень увлеклась им — это верно. И он мной увлекся. Но мы не любили друг друга, все не так, как ты думаешь. Но дело даже не в этом. Джон, я была по уши влюблена в твоего отца, и ничего не изменилось. Я заверяю тебя, все было по-прежнему. Но при этом мне было необходимо прикасаться к Полуночнику. Я была молода и глупа, и мысль о том, что я вдруг умру, не познав его, была для меня непереносимой. Это казалось мне жизненно важным. Есть в этом хоть какой-нибудь смысл?
— Да.
— Через неделю мы решили прекратить то, чем занимались, и больше никогда об этом не заговаривать. Мы стали ближе друг к другу, и больше не требовалось воплощать в жизнь наши желания. Но Джеймс узнал о том, что произошло.
Мне очень хотелось спросить ее о беременности, но я не мог себя заставить.
— Джеймс почувствовал, что между нами двумя что-то изменилось — я имею в виду, между твоим отцом и мной. Я признала, что так и есть, но не упоминала о Полуночнике. К великому удивлению твоего отца, я сказала, что изменилось одно — я стала счастливее в браке, чем была раньше! И это было правдой, потому что близость с Полуночником только подтвердила, как сильно я хочу продолжать жизнь с твоим отцом! Но он обвинил меня в тайном флирте. Он говорил о мужчинах по соседству, о сеньоре Самюэле — кровельщике, и даже о Бенджамине! И тут я совершила роковую ошибку — рассказала ему правду. Я заверила его, что все кончилось и что все это было так незначительно по сравнению с нашим браком. Не странно ли это, сын — истина перевернула всю мою жизнь? Если бы я правдоподобно солгала, я бы по-прежнему жила в Порту, и отец твой был бы жив. Полуночник, вероятно, жил бы в нашем доме и занимался бы с Бенджамином этой их странной магией. Но я не могла больше лгать ему. Я обожала его — так же, как обожала тебя. Джеймс впал в бешенство и угрожал убить меня. Я рассчитывала, что его привязанность ко мне сумеет преодолеть его горячее чувство собственного достоинства. Через одну-две недели я поверила в то, что его возвышенная натура в самом деле победила. К тому времени, как Джеймс с Полуночником отправился в Англию, он еще переживал, но уже успокаивался. Он был добр и нежен и со мной, и с тобой, как ты, наверное, и сам помнишь.
Я вспомнил, как обнаружил его в ту последнюю ночь в Порту плачущим.
— Он и Полуночника обвинил в неподобающем поведении, — добавила мама. — И все же считал, что ответственность за произошедшее лежит на мне. Может, он был прав.
Неожиданно она ахнула. Я сел.
