После этого разговора у нас было меньше проблем с Эдвардом Петушком, разве только ему хотелось продемонстрировать свое мужское превосходство мисс Энн, которую теперь следовало называть миссис Энн. Выйдя замуж за Джона Вильсона Пойэса, она круглый год жила в Чарльстоне и приезжала на плантацию раз в месяц. Он был доктором, из одной из самых богатых семей в округе. Мы так толком и не поняли, как она сумела его заарканить. Ходили слухи, что она просто приставила к его голове пистолет и предложила выбирать. Отец научил ее стрелять в то же время, когда она училась вышивать, и глядя в дуло пистолета, доктор Пойэс понял намек и принес свои брачные обеты.
Несмотря на ее замужество, кузен Эдвард был с ней очень мил. Все говорили, что она была по-настоящему хороша, с голубыми глазами, которые кузен Эдвард называл «совершенно ослепительными». Когда она находилась поблизости, его собственные большие глаза вращались во все стороны, словно на усиках, как у насекомых. Но она не обращала на него особого внимания. У нее было двое деток — светловолосая дочка Элизабет (так же звали и дочку Эдварда), и мальчик Дуглас, копия Маленького Хозяина Генри — те же огненно-рыжие волосы и все такое. Она приезжала в Ривер-Бенд, чтобы проверить, как идут дела и навестить своих «милых черномазых», как она нас называла.
Когда она проезжала в своей карете, мы махали ей отовсюду, где бы ни работали. Потом нас выстраивали перед ней в шеренгу, и мы пели для нее одну из старых песен моего отца, «Барбару Аллен». Мы вели себя так, словно выскакивали из штанов от счастья, что она здесь. Пару раз у нее даже слезы на глаза наворачивались. Наверное, у нее в голове были одни опилки.
Как бы там ни было, когда пират появился в Ривер-Бенде, папа уезжал в Чарльстон. Он искал там нежно-зеленую ткань, из которой Лили и я должны были сшить новое бальное платье для миссис Толстухи. Посетитель разговаривал в гостиной с мастером Эдвардом. Кроу подслушал, как они кричали, и все это было как-то связано с папой. Насколько Кроу понял, этот человек когда-то очень давно встречался с папой и хотел снова увидеть его. Очевидно, Эдварду Петушку не особенно понравилось это намерение, и он велел посетителю покинуть его владения на счет три.
Я чуть с ума не сошла, потому что предположила, что это Джон Стюарт, тот маленький мальчик, который дружил в Португалии с папой. Теперь он уже должен быть взрослым. И вот наконец-то он приехал, чтобы освободить папу!
Но я описала этого человека папе, и он сказал, что это не может быть Джон. И все равно он закрыл глаза и тяжело вздохнул, а в животе у него заурчало.
Кстати, мы так и не выяснили, кем был тот мулат. Все, что смог сказать про него мастер Эдвард — это какой-то «смутьян проклятый» из Джорджии.
На следующее утро папа отдал мне письмо в запечатанном конверте. Для Джона Стюарта. Он сказал, что написал большую его часть много лет назад, но не отдавал его мне, пока не дождется знака. Этим знаком и оказалось появление в Ривер-Бенде мулата, хотевшего с ним повидаться. Я должна была положить письмо в банку и зарыть в лесу.
Я сказала:
— Но папа, если он когда-нибудь приедет, ты сможешь отдать ему это письмо сам.
— Нет, Морри, вдруг меня не будет на плантации? Письмо должно быть у тебя. Нельзя полагаться на удачу, он должен понять, что ты — моя дочь.
В день, когда исчез мой папа, миссис Энн явилась на плантацию со своим ежемесячным визитом. Я это запомнила, потому что папа не вернулся в кухню, чтобы помочь Лили с ужином, и миссис Энн пришла в зал, где я чистила серебро.
По ее распоряжению я искала его в доме и в садах. Я сбегала в поле, но его никто не видел. Чтобы дать ему время убежать подальше, если он действительно сделал это, я уселась на бревно у Рождественского ручья и стала смотреть на неуклюжие прыжки лягушек. «Я очень надеюсь, что ты все же сможешь убежать, папа, — думала я. — Потому что все патрули кинутся по твоему следу».
Я сказала миссис Энн, что папы нигде нет, и она велела мистеру Джонсону готовить собак. Она отправила Кроу и кучера Вигги во все близлежащие города, чтобы предупредить людей — в Ривер-Бенде беглый. Те первые часы казались мне пистолетом, направленным прямо в сердце. Я сидела на ступеньках веранды, отмахиваясь от комаров, и молилась Богомолу, чтобы он помог папе. Мне нужно было чем-нибудь занять руки, поэтому я вычистила каждый излом в ненавистной фестончатой чаше для пунша, которую использовали только в сочельник. Когда показались первые оранжевые и красные проблески зари, все серебро в доме сияло, как никогда, а я начала надеяться, что у папы, возможно, есть шанс.
Кроу, который не спал всю ночь, развозя весть о папином побеге, сказал мне, что нигде нет его следов. С мрачным видом он пожал мне руку и попросил прощения, потому что должен был прямо сейчас ехать в Чарльстон и поместить в газете объявление.
Шли дни, и я не могла больше ни о чем думать. Прошла неделя, солнце всходило и заходило, а я все не позволяла себе верить, что он сделал это, потому что боялась, что его вот-вот привезут назад, полумертвого, привязанного к лошади.
Прошел месяц, потом шесть недель, потом семь. С каждым днем, думала я, все больше шансов, что его не поймают. Я не могла даже представить себе, что буду делать, если его привезут назад и запорют до смерти.
Именно тогда я украла с кухни нож и закопала его под верандой. Пусть линчуют меня, сколько угодно, но я не собиралась слушать папины вопли и не выпустить при этом дух из мастера Эдварда.
Но мне не пришлось воспользоваться этим ножом, потому что папа не вернулся. Может, он утонул или его укусил щитомордник. Может, он умер совсем один.
Иногда я позволяла себе думать, что он сумел убежать от судьбы черномазого и добрался до северного города, где всегда идет снег.
Кроу, Лили и другие сказали, что он, наверное, сделался невидимкой при помощи какого-нибудь зелья. Они представляли себе, как он, будто британский лорд, входит в Чарльстон, поднимается прямо на корабль, идущий в Европу и плывет домой, в Португалию, в семью, которая ждет его там. Но я-то знала — если бы папа собирался бежать, он взял бы с собой меня. Хотя, возможно, он решил, что сначала выберется сам, а потом вернется за мной.
Прошло почти три месяца после его исчезновения, и мастер Эдвард пришел к точно такому же выводу. Так что однажды ночью в мою комнату ворвались трое белых мужчин, которых я никогда раньше не видела, связали меня веревками и всунули в рот кляп. Они отнесли меня в карету. Я решила, что он отправит меня в сахарницу в Чарльстоне. Так говорили, потому что исправительная тюрьма раньше была сахарной фабрикой, и там у них были специальные механические машины, которые били человека и ломали ему кости. Но он вовсе не это задумал. Нет, за его улыбочкой скрывались более ужасные замыслы.
Глава 7
Высокая худощавая женщина уставилась на меня, слабое изумление во взгляде переходило в смутный ужас. У нее были опухшие, красные глаза и сухие, потрескавшиеся губы. Казалось, что она одеревенела в своем сиреневом платье с высоким воротничком; рукава фонариком плотно облегают запястья, волосы спрятаны под белой шляпкой, на худые, поникшие плечи накинута бежевая кружевная косынка.
