— Пожалуйста, подай мне вон тот свиток. Да, вот этот, слева. Он твой. Пожалуйста, разверни его.
Я начала читать этот документ.
Мы, Эстульф, граф Брейзахский, и Клэр из Лангра, графиня Брейзахская, даруем нашим крепостным Раймунду, рожденному в Засбахе, и Бильгильдис, рожденной в Шатийоне, свободу. Теперь они могут именоваться свободными подданными его сиятельства графа Брейзахского, его высочества герцога Швабии и его величества короля Восточно-Франкского королевства. Пускай их верность послужит примером для тысяч других людей.
Написано и подписано двенадцатого апреля года Божьего девятьсот тринадцатого
— Хотела бы я написать тебе больше торжественных и теплых слов, дорогая моя Бильгильдис, но что-то действительно хорошее часто можно выразить всего несколькими словами, в то время как для чего-то плохого слов всегда много. Но, сколь бы коротким ни было это письмо, оно имеет огромное значение. Сегодня важный день в твоей жизни, и я надеюсь, что мы насладимся этим событием вместе. Останься ближайшую пару дней в замке, со мною. У Оренделя есть Раймунд, а у меня будешь ты. Договорились?
Ну конечно, само собой разумеется. Как я могла бы даже подумать о том, чтобы провести первые мои дни на свободе без моей тюремщицы, продержавшей меня в оковах столько лет? Это было бы странно, верно?
Клэр сказала мне позвать рыжих плакс, и те принесли бокалы. Графиня лишь коснулась вина губами, я же осушила свой бокал в одно мгновение, а потом три раза налила себе еще, выпивая вино залпом, пока в уголках моего рта не выступили красные капли.
Графиня, задумчиво посмотрев на меня, рассмеялась. Смейся-смейся, наша всепонимающая госпожа. Ты никогда и ничего не понимала.
Документ лежит рядом со мной на изъеденном древесными червями столе все в той же зловонной комнате, где мне предстоит дожидаться смерти. Кувшин вина, подаренный мне графиней, уже наполовину пуст. Он стоит на дарящем мне свободу документе, оставляя на пергаменте красивые красные пятна. Пока я еще могу писать, пока еще хоть капля крови сохранилась во мне, а не вышла со рвотой, я могу думать только об одном — о погибели рода Агапидов. Зачем ограничиваться только Клэр? Я уничтожу их всех, искореню этот род. Агапет был злым духом войны, отправившим моих сыночков на смерть. Так и я стану злым духом для его рода. Может быть, эти мнящие себя пророчицами плаксы и правы, когда поют:
Взывает к крови
пролитая кровь,
таков закон.
И зло вернется злом.
Они все падут, один за другим, останутся лишь ублюдки, но и тех закопают живьем в землю.
Мальвин
Четырнадцать недель я вершил правосудие как и раньше. Ну, не совсем как раньше. Я с особенной осторожностью относился к женщинам, обвиненным в супружеской измене, и не давал их мужьям самим выбирать для них наказание. Один хотел выпороть жену розгами до крови, чтобы ее спина превратилась в сплошную открытую рану. Другой хотел душить свою до грани смерти, а потом привести ее в чувство. Третий собирался выжечь каленым железом на коже неверной супруги свои инициалы. Я сказал им, что тот, кто требует таких наказаний, болен душой и может избавиться от греха, лишь переписав все свое состояние церкви, уйдя в монастырь и изучая евангелие, которое учит смирению. Услышав такой приговор, они отказывались от изощренных наказаний и ограничивались тем, что избивали своих жен до полусмерти. Но они и раньше делали так. Против побоев в семьях я был бессилен.
За исключением случаев супружеской неверности я рассматривал все остальные дела непредвзято, хотя и без былого рвения. Мне не хотелось вновь погружаться в рутинную работу, словно ничего не случилось. Я все время думал об Элисии. Мне было тоскливо, я потерял аппетит, питался вином и хлебом, плохо спал, хотя постоянно чувствовал усталость, и проклинал неотступно преследовавшие меня мысли.
Не знаю, как бы я жил дальше, если бы Констанц внезапно не почтил своим визитом герцог. Он провел зиму в пфальцграфстве Райхенау, всего в половине дня пути отсюда. Герцог приехал в Констанц под предлогом внезапной проверки. Бургомистр засуетился, во всем городе зазвонили колокола, стража выстроилась на площади, вышли туда и все представители городской власти, в том числе и я. Когда бургомистр представил меня явно заскучавшему герцогу, в его взгляде что-то изменилось, и я понял, что он приехал сюда только ради меня.
Наш разговор проходил в том самом зале, где я обычно проводил заседания. Герцог сказал, что хочет осмотреть здание городского суда, и под этим предлогом уединился со мной там. Предлог был довольно прозрачным — мой зал для заседаний ничем не отличался от подобных помещений в любых других зданиях суда: тут стоял большой стол, за которым я обычно сижу, и столик поменьше для моего писаря. На стенах висели щиты с гербами герцога и короля. Больше тут смотреть было не на что.
Так как я единственный, кому разрешается сидеть во время судебного процесса, в зале только один стул. Заметив это, герцог приказал своим слугам принести еще один. И вот уже два стула стоят друг рядом с другом, едва соприкасаясь подлокотниками. Почему-то при взгляде на них я подумал о старой супружеской паре, в которой каждый молчалив и одинок. Сквозь желтое стекло — очень дорогое — отсюда можно было увидеть рыночную площадь. К сожалению, весть о приезде герцога и месте его теперешнего пребывания быстро распространилась, и пара сорванцов расплющила себе носы о стекло с другой стороны окна, чтобы хоть мельком увидеть правителя этих земель. Впрочем, вряд ли им удалось бы заметить что-то кроме смутных очертаний, в то время как и я, и герцог прекрасно видели их разинутые рты. Итак, наш разговор проходил в странной атмосфере.
— Прошу вас, викарий, присаживайтесь.
Я помедлил, ибо герцог еще стоял, но потом, поклонившись, выполнил его распоряжение.
Герцог Бурхард вел себя крайне благосклонно. Когда слуга бургомистра принес бутылку вина, его светлость лично налил вина в бокал и передал его мне. Такое поведение можно ожидать от человека, который либо очень ценит тебя, либо очень нуждается в твоей помощи. Или от человека, который уже вскоре отправит тебя на верную смерть и на губах его будет играть все та же холодная улыбка.
— Прежде чем отправиться ко двору в Тюбингене, — начал Бурхард, слизнув капельку алого вина с седых усов, — я непременно хотел поговорить с вами. И вы, вероятно, догадываетесь почему. Расскажите мне о смерти графа Агапета.
Я хотел встать, чтобы доложить ему результаты моего расследования, но Бурхард жестом приказал мне сидеть. Мне было сложно сосредоточиться, зная, что сам герцог стоит у меня за спиной. Еще и эти мальчишки за окном!
— Насколько я помню, я присылал вашей светлости письмо об этом убийстве.
— Я знаю, я знаю. Вы писали, что установить личность убийцы не представляется возможным.
— Именно так, ваша светлость. Есть улики, свидетельствующие о вине того или иного жителя замка, однако же все собранные мною доказательства не позволяют увидеть картину произошедшего во всей ее целости.
