Но все по порядку.
Планируя убийство, я намеревался обвинить в нем кого-то другого и до последнего момента колебался, кого выбрать. Мне кажется, мысли об этом мучили меня больше, чем раздумья о предстоящем преступлении.
Эстульф. На первый взгляд, он идеально подходит на роль козла отпущения. У него были причины для убийства как Агапета, так и Бальдура. Его ненавидела Элисия. Герцог не ценил его. Люди в графстве относились к нему с подозрением из-за его идей — и это невзирая на то, что все его помыслы были обращены им же на благо (мне кажется, это обусловлено противоречивостью душ человеческих: людям проще оставаться в чудовищных, зато привычных условиях, чем стремиться к переменам, даже если они сулят лучшую жизнь). Как бы то ни было, осудив Эстульфа, я приобрел бы много друзей. С другой стороны, Эстульф очень умен. Он смог бы умело защитить себя во время суда, начал бы задавать неудобные вопросы, которые могли бы навлечь на меня опасность. По крайней мере такая вероятность была. А убийцы — или те, кто планирует таковыми стать, — ненавидят неопределенность. Была еще одна причина не делать такой выбор. Обвинение Эстульфа обернулось бы страшной трагедией для графини, а мне нравилась Клэр.
Бильгильдис. Я ее терпеть не мог. И я терпеть не мог ее супруга. Они оба казались мне крайне подозрительными. Осуди я Бильгильдис, мои угрызения совести были бы не такими уж и тяжкими. Такова природа человеческая — нам легче быть несправедливыми к тем, кто нам не нравится. Мне достаточно было указать на ее отношения с Агапетом, и тогда становилась ясна причина для убийства графа — ее ревность к молодой венгерской наложнице. Элисия опечалилась бы, она тяжело восприняла бы казнь Бильгильдис, да и ее память об отце омрачилась бы, но это прошло бы. Однако же у меня было два повода не выдвигать обвинение против Бильгильдис. Будет сложно измыслить причину, по которой ей якобы нужно было убить Бальдура. Кроме того, Бильгильдис слишком много было известно обо мне и Элисии, так как Элисия рассказала ей о нашем романе. Меня очень расстроило известие об этом, ведь Бильгильдис казалась мне змеей, пригретой на груди Агапидов. Ей ни в коем случае не следовало доверять. И если я обвиню Бильгильдис в убийстве, она, несомненно, отомстит мне.
Кара. Она беззащитна. У нее нет сторонников, причины для убийства Агапета и Бальдура очевидны, все и так ее подозревали, стены в ее комнате исцарапаны письменами, и по замку уже поползли слухи о том, что венгерская ведьма всех прокляла… Было бы так легко отдать ее под суд и казнить. Если бы не я, это случилось бы еще в прошлом сентябре. Так почему не решиться на это теперь? Но как раз ее беззащитность и не давала мне этого сделать. Не создан я для того, чтобы жертвовать невинными людьми. Я был уверен в том, что Кара никак не связана с убийством Агапета, слишком уж много было фактов, подтверждающих ее непричастность. При мысли о Каре во мне вновь просыпался викарий, человек, которому по должности положено заботиться о том, чтобы справедливость восторжествовала. Это моя работа, и я исполняю ее много лет, потому теперь все во мне противилось такой чудовищной несправедливости.
Сейчас я вижу перед собой твое лицо, лицо того, кто читает эти строки. Я знаю, ты качаешь головой от удивления — мол, посмотрите, он готов убить невинного человека, но мучается угрызениями совести при мысли о том, чтобы обвинить в этом убийстве другого невинного. Мол, как возможно соединить такие порывы в одной душе?
Никак. В моем сознании одно отделено от другого. С моей точки зрения Бальдур вовсе не невинная жертва. Он виновен, виновен в том, что женат на женщине, которую я люблю. И мне наплевать на то, что нет закона, который запрещал бы это. Бальдур просто оказался в неподходящем месте. Рядом с Элисией. Если, несмотря на мою любовь, Элисия отвергла бы меня, то я не тронул бы Бальдура и пальцем, даже не подумал бы о нем плохо. Но нам с Элисией суждено быть вместе, и она воспринимает это так же, как и я. Вот только жизнь допустила страшную ошибку, сведя нас вместе так поздно. Я хотел исправить эту ошибку, и, хотя мне было тяжело отважиться на преступление, сердце мое ликовало при мысли о том, что теперь Элисия будет свободна.
Не знаю, кого я казнил бы вместо себя. Я не мог оставить это преступление нераскрытым. В случае с гибелью Агапета я еще сумел замять это дело, но теперь, после смерти Бальдура, любой подумает, что тот же убийца нанес повторный удар. Если бы я не раскрыл это преступление, сюда прислали бы другого викария, а я не мог этого допустить.
И вот, кто-то изменил мучившие меня вопросы. Раньше я думал: «Кого я казню за убийство Бальдура? Кого я казню вместо себя?» Теперь же вопросы звучат так: «Кто на самом деле убил Бальдура? Кому мне выдвинуть обвинения, кого мне казнить?» Неудивительно, что ответы будут похожи.
В сущности, ничего не изменилось. Бальдур мертв, ему перерезали горло, я был на месте преступления, Элисия свободна, а мне нужно найти убийцу. Оставим в стороне мою радость оттого, что мне не пришлось становиться преступником и судить невиновного за совершенное мною убийство. Кроме этого все факты остались теми же, что и в том случае, если бы это я убил Бальдура. Лишь мое любопытство пробудилось вновь. Сейчас речь шла уже не о том, кого выгоднее обвинить в этом убийстве. Кто на самом деле совершил это преступление — и, вероятно, убил Агапета?
Эстульф оставался моим главным подозреваемым. Я уже описал все «за» и «против» такого обвинения, но теперь, зная, что это не я убил Бальдура, я мог бы с чистой совестью заявить о своих подозрениях, ведь смерть Бальдура выгодна в первую очередь Эстульфу. Почему я пишу «с чистой совестью»? Потому что я обвинил бы Эстульфа в убийстве Бальдура, если бы сам совершил это преступление. Я принял это решение, направляясь к сеновалу. Не знаю, что сподвигло меня на это. Конечно, кого-то мне нужно было обвинить, а я так волновался из-за того, что мне предстояло сделать, что решил не ломать себе над этим голову. Кроме того, на мое решение повлияли мысли об Элисии, ведь она не испытывала к отчиму никаких теплых чувств и была бы довольна, если бы я обвинил именно его. Но дело не только в этом. Только теперь, по прошествии суток, я понимаю причину сделанного мной выбора.
Все дело в том процессе, который ведется в моей душе, процессе, ставшем поводом для моих записей. Я любовник Элисии. Так сказали бы люди, «любовник». Ее ребенок — от меня. Я хочу жить с женщиной, которую люблю, и готов нарушить ради этого любой закон. А Эстульф… он был любовником Клэр еще до смерти Агапета, в этом я уверен. Рихард — его сын. И желание Эстульфа исполнилось, теперь они с Клэр состоят в законном браке.
Думаю, я хотел обвинить Эстульфа, потому что видел в нем себя. Он был чем-то вроде моего отражения. Легче осудить того, кто похож на тебя, чем себя самого. Поэтому я не был полностью уверен в том, что мои подозрения относительно Эстульфа оправдаются. Моя вера в то, что именно он убийца, и мое желание наказать его были неразрывно связаны. Мой план состоял в том, чтобы обвинить его, при этом заключив с ним договор. Эстульф должен был пообещать мне, что признается в убийстве, я же в свою очередь докажу непричастность графини к этому преступлению и сниму с нее обвинения в измене и клятвопреступничестве. Так все сложилось бы наилучшим образом. Графиня, пусть и потеряв своего супруга, сохранила бы жизнь и честь; ее сын был бы признан законным наследником Агапета; Элисия отомстила бы за смерть отца и избавилась бы от ненавистного отчима; моя совесть осталась бы чиста.
