– Так расскажите, – напомнил Гуров.
– Ну, сплю. Тихо. Камера у нас вообще-то спокойная, не шебутная, как, скажем, справа. Там каждый день свары какие-то. И чего-то во рту у меня пересохло, видать, на спине лежал долго. Я, значит, глаза открываю, думаю спросонок, идти надо водички хлебнуть или так переможется, а тут возня снизу, справа от меня. Главное, чувствую, что жестоко так возятся, с хрипом, как душат кого. Я вскинулся, голову поднял и сразу все понял.
– Вот отсюда поподробнее, – подсказал Гуров.
– А чего подробнее-то? Один, значит, на ногах его лежит…
– Чьих ногах? – перебил оперативник.
– Ну, этого, которого потом… – Кожевников задумался. – Черт, да как же его?.. Да, Горей все звали, чернявый такой, худощавый. Зуб у него еще отколот вот тут, в углу рта. – Мужчина отодвинул пальцем губу и показал, где именно. – Один, значит, ноги ему держит, навалился всем телом, а второй на его груди лежит, и борьба там у них. То ли душит, то ли что еще. Короче, возятся, руками друг друга хватают и хрипят. Я взбеленился. Не по-мужски это. Чего втихаря-то душить? Есть у тебя злоба к человеку, так ты выйди, поставь его перед собой да и врежь ему по сопатке!
Гуров с оперативником переглянулись. Хорошо рассуждать, когда у тебя такие габариты. Ты любого перед собой поставишь и по сопатке съездишь.
– Я, значит, соскочил со шконки, одного за ногу стащил, другого – за химок. Тут еще Сашок, который рядом, справа от них спал, тоже вскочил. Кажись, одного долбанул. Он вообще нервный, когда не выспится, может и сапогом кинуть, если кто отдыхать мешает. А тут под боком такая буза. Когда мы этих растащили, тут все повскакивали. Не поймешь, кто кого приходует. Коридорные вбежали, развели кого куда. Меня да Сашку сначала в карцер. Штрафной блок называется. Потом выяснили, вернули назад. Из блатных кое-кого забрали.
– Вы узнали тех людей, которые напали на Горю?
– Да мы с ними, с блатными-то, не очень общались. Они как-то сами по себе, мы – сами по себе. Я вот товарищу… гражданину начальнику рассказывал. – Кожевников кивнул на оперативника. – Под запись, значит, обрисовал обоих.
– Хорошо, почитаем, – кивнул Гуров. – Вы скажите, Кожевников, а подготовки никакой вы с вчера к этому нападению не заметили? Или, может, между ними ссора какая-то была? У кого-то из участников этого нападения сложились неприязненные отношения с Егорычевым?
– Нет, – уверенно ответил Кожевников. – Даже разговора не было. Он, Горя этот, как появился в нашей камере в первый раз, так сразу к толстому, который вроде пахан у них. Побалакали они, а потом на нижнюю кровать он определился. Пацана одного из своих блатные загнали наверх. Вроде как в наказание. Потом все мирно было несколько дней, а тут на тебе!
Кожевникова увели. Следующий подследственный, тот самый Сашка, который вторым вмешался в драку, описывал все гораздо эмоциональнее. Правда, он не стал никого опознавать. Твердил, что навтыкал всем, кто это затеял, а там разберись, кто где был. Гуров понял, что Сашка хитрит, расспрашивать его об атмосфере в камере совсем уж бесполезно.
Третьим привели авторитетного вора Борю Самарского. Он был не столько толстым, сколько обрюзгшим. Одежда и кожа висели на нем неопрятными складками. Маленькие колючие глазки бегали по лицам полицейских. Пальцы перебирали, теребили бегунок замка-«молнии» на спортивном костюме.
– Боря Самарский? – задумчиво произнес Гуров, разглядывая уголовника. – Кажется, помню я тебя. Было это лет десять назад. Тогда ты был немного порумянее и жизнерадостнее.
– Годы не те, начальник, – высоким голосом ответил Боря. – Ничего не поделаешь. Все мы стареем, тяжелеем.
– Да, – кивнул Гуров. – Годы нас не молодят. А ты, значит, в этой камере порядок наблюдал. Сам взялся или общество тебя назначило?
– Я, гражданин начальник, человек маленький. Правда, кое-каким уважением пользуюсь, верят мне люди. Мне оно и не накладно. Но только не надо на меня глядеть так, как будто я всех на коротком поводке держу. Люди сами по себе живут.
– Так ведь беспредел случился, Боря! – удивился Гуров. – Как же так? И не сявку какую решили порешить, а человека с двумя ходками за плечами. Ты ведь его с уважением в камеру принимал.
– А что я про него знаю? – Боря дернул жирным плечом, отчего по всему его телу пошла волна, даже двойной подбородок колыхнулся. – Может, он и не Горя вовсе, а только так назвался? А что они там ночью не поделили, я и знать не знаю. Может, этот Горя решил к кому-то под одеяло пристроиться? Вдруг он озабоченный? Вот люди и обиделись. Тут меня винить не надо. До Гори в камере спокойно было. Даже мужиков не обижали.
– Боря, а ведь дело серьезное, – заявил Гуров и хмыкнул. – Заказ на Горю пришел с воли. Без твоего плевка никто не стал бы в камере ничего подобного устраивать. Да и гвоздик нашелся. Только вот кто-то успел его сбросить. Большой хвост, Боря, тянется за этим делом, в которое ты ввязался. Как бы у тебя неприятностей не было.
– Не надо, гражданин начальник! – резко проговорил Боря. – Базара не будет. Если виноват в чем, так казните, а если нет вины, то отведите назад в камеру. А подозрения свои при себе оставьте.
– Значит, толковой беседы у нас не получится? Жаль, могли бы договориться. – Гуров покачал головой, разглядывая дряблое тело уголовника. – Ну да ладно, тебе решать. Только учти, если всплывет твое участие, то получишь ты от меня благословение на всю катушку, Боря, вспомнишь, что я задавал тебе вопросы и ждал ответов.
– Чего это ты, начальник? – насторожился уголовник. – Ты меня не прессуй. У нас свои правила, у вас свои. Ты сначала покажи товар лицом, объясни, что к стенке припер, потом уже ставь условия. А так-то что?..
– Ладно, – заявил Гуров. – Я обязательно учту твои пожелания! И к стенке припру, и условия поставлю. А пока иди, думай. Поразмысли о том, что полковник Гуров предложениями не разбрасывается.
– Гуров? Важняк из МУРа?
– Отстал ты от жизни, Боря. Пока ты мотал срок в Якутии, я перешел на работу в Главное управление уголовного розыска. Усек, чем это тебе грозит? Раньше ты из Москвы сдернул и мог думать, что я тебя не достану. А теперь вся страна – моя епархия.
– Ты это, не спеши больно-то. Спешка она, знаешь, до добра не доводит. – Уголовник покосился на прапорщика внутренней службы, вошедшего в комнату, и тяжело поднялся со стула.
– Ладно, – согласился Гуров. – Я пока выводы не делаю. Уведите его!
Допрос еще четверых обитателей камеры, в которой произошел инцидент, ничего не дал в плане раскрытия преступления, зато показал, как расставлены приоритеты среди ее обитателей. Сыщик понял, что Боря Самарский умышленно создавал в камере атмосферу взаимного недоверия и настороженности. Он вроде и не поощрял конфликтов блатных с мужиками, но в приватных разговорах распалял и тех и других всякими подозрениями, намеками, сплетнями.
По сути, он использовал древнюю методику, изобретенную чуть ли не Юлием Цезарем: «Разделяй и властвуй». Эта фраза довольно часто и ярко звучала не только на латыни, но и на других языках. Она вылетала из уст Людовика XI, Марии Медичи, многих политиков и философов более поздних эпох. Скорее всего, эта политическая максима такая же древняя, как и весь окружающий нас мир, как и человеческое общество в целом. Интересно, что Боря Самарский дошел до этой идеи своим умом. Не читал же он, к примеру, трактат Макиавелли «Государь».
