Двадцать лет назад он был другом Виктории и, как и Глаза, стоял на ее стороне, он был союзником, и сейчас она чувствовала огромную благодарность за это.
Ее очищение, ее исцеление вошло в следующую фазу. Она начинает привыкать к новым воспоминаниям и реагирует на них уже не так остро.
Слева от входа они нашли свободный столик у окна. Усевшись, Жанетт указала на привинченную над диваном латунную табличку:
– “Уголок Май”?
– Май Шёваль, – рассеянно ответила София. Она знала, что писательница почти ежедневно приходит в этот ресторанчик пообедать и выпить один-два бокала вина.
Я должна найти Софию, подумала она. И как можно скорее. Может, ей известно о Мадлен больше, чем мне? И может быть, встретившись с ней, я вспомню и другое?
Голландец, владелец кабачка, и его жена-шведка подошли к столику, поздоровались, протянули меню.
– Это твое место, так что ты и заказывай, – улыбнулась Жанетт.
– Тогда возьмем по пинте “Гиннесса” и по куску пирога с сыром.
Владелец отметил, что они сделали хороший выбор. Пока они ждали заказанного, Жанетт сообщила, что у Юхана появилась подружка.
София улыбнулась рассказу Жанетт о том, как Юхан встретил в школе девочку с темными растрепанными волосами.
Задавая вопросы, София вскоре заметила, что разговор ведет она, но что думает при этом Виктория. Ей не нужно было принимать участие в разговоре, он направлял себя сам, слова и мысли шли синхронно – удивительное переживание. Словно у Софии было два мозга.
Хозяин принес пиво, и Жанетт переключилась на Оке и Юхана, сказав, что ждет сообщения. Муж с сыном уже должны быть в лондонском отеле. София сказала, что тревожиться не о чем, просто они провели чуть больше времени в аэропорту.
София разговаривала с Жанетт, а Виктория думала о своей дочери.
Скоро пришел повар с двумя тарелками. Он хромал и гримасничал от боли, казалось, каждый шаг причинял ему мучения и он ожидал сочувствия.
– Бедренные суставы, – пожаловался он. – Хрящи стерлись после стольких лет на кухне. И теперь кость касается кости.
София выразила сочувствие, повар глянул на нее, пожелал им приятного аппетита и захромал обратно на кухню.
Виктория задумалась, не пришла ли ее очередь умереть. В живых остались только она и Аннет.
И Вигго Дюрер, этот загадочный и вечно ускользающий человек, про которого, казалось, никто не знал, кто он и чем занимается. Никто, кроме нее.
Состояние синхронизации внезапно оборвалось. София снова полностью сосредоточилась на Жанетт и почувствовала, что готова говорить о психологическом профиле преступника. Однако с теориями о кастрации и каннибализме она собиралась повременить, пока еда на столе.
Лучше начать с позора и желания убийцы быть увиденным.
София огляделась. Ближайший к ним столик пуст, и никто не услышит их разговора.
– Мне кажется, я кое до чего додумалась, насчет убийцы мальчиков-иммигрантов, – сказала она, когда Жанетт приступила к еде. – Я могу ошибаться, но, по-моему, кое-что важное насчет психики преступника мы упустили.
– О’кей?.. – Жанетт с интересом поглядела на нее.
– Я думаю, что эта необычная комбинация кастрации и бальзамирования на самом деле вполне укладывается в логику преступника. Юность мальчиков благодаря бальзамированию сохраняется навсегда. Убийца видит себя художником, и трупы – его автопортрет. Это серия работ, где главный мотив – человек стыдится своей сексуальности. Он хочет показать, кто он, и отсутствие полового органа подчеркивает это.
Обдумав сказанное, София поняла, что была несколько категорична.
“Он? – подумала она. – Убийцей может оказаться и женщина. Но проще говорить о преступнике – он”.
Жанетт отложила нож и вилку, вытерла рот салфеткой и впилась взглядом в Софию.
– Может, убийца хотел, чтобы тела нашли? Он ведь не особенно старался спрятать их. А художник хочет, чтобы его заметили и оценили, верно? Я сама была замужем за одним.
Она меня понимает, подумала София и кивнула.
– Преступник хочет выставку, хочет, чтобы его заметили. И я думаю, что он еще не закончил. Он не закончит, пока его не обнаружат…
– потому что к этому он и стремится, – подхватила Жанетт. – Бессознательно. Ему есть что сказать миру, и он больше не может молчать.
– Вроде того, – согласилась София. – Еще мне кажется, что убийца документально фиксирует свои действия. – Она подумала о собственной дикой художественной галерее, устроенной дома. – Фотографии, рисунки, невольная коллекция. Кстати, тебе известно понятие I’homme du petit papier?
Жанетт задумалась, снова принимаясь за пирог.
– В общем, да, – сказала она. – Когда я училась, я читала материалы бельгийского расследования по делу одного мужчины, который убил своего брата. В газетах его называли I’homme du petit papier – “человек с бумажками”. Во время обыска полицейские наткнулись на гору бумаги, которая кое-где достигала потолка.
У Софии пересохло во рту, и она отодвинула пирог, не съеденный и наполовину.
– Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Собиратель себя самого, если можно так выразиться.
– Да, что-то в этом духе. Каждое слово, каждая фраза, каждый листочек бумаги имели для него крайне важное значение, и, помню, доказательный материал был столь обширным, что едва удалось сформулировать внятное обвинение. Хотя все, что было нужно полицейским, находилось в его квартирке, прямо у них перед глазами.
София сделала еще глоток крепкого темного, горького пива и медленно поставила бокал.
– Нездоровое или подавленное либидо, согласно теории, проявляется в форме разнообразных отклонений. Например, в перверсивных сексуальных фантазиях. Если либидо направлено внутрь, на самого человека, это ведет к нарциссизму…
– Стоп, – перебила Жанетт. – Я знаю, что такое либидо, но не могла бы ты немного развить мысль?
София почувствовала, что проваливается в холодность и желание дистанцироваться. Если бы только Жанетт знала, насколько это тяжело для нее. Сколько сил надо, чтобы рассказать о человеке, который наслаждается, мучая других, и который может достичь удовлетворения, только видя смертельный страх своей жертвы. София говорила не только о людях вообще – она говорила и о себе тоже.
О той себе, которой, как она думала, она была. О том, в чем она сама нуждалась.
– Либидо – это движущая сила, то, чего человеку не хватает, чего он страстно желает и что хочет иметь. Без него жизнь невозможна. Если бы мы не стремились к тому или другому, нам оставалось бы только лечь и умереть.
София покосилась на свой полусъеденный пирог. Если до этого аппетит еле теплился, то теперь он и вовсе пропал.
