Когда Миккельсен наконец ответил, Жанетт объяснила свое дело и спросила, не может ли он засадить кого-нибудь за просмотр изъятых во время обыска улик.
– Н-ну, прямо сейчас – нет, – поколебавшись, ответил Миккельсен. – У нас их больше чем достаточно.
– Понимаю, – сказала Жанетт. – Но это важно. Ты не мог бы уделить немного времени этому делу? – Она откинулась на спинку и вытянула ноги под столом.
Миккельсен не отвечал, сидел молча, и Жанетт задумалась, не прозвучали ли ее слова слишком напористо. Она ведь ему не начальство, а он, возможно, воспринял ее слова как приказ.
– Прости, – извинилась она, – ошибочка вышла. Сделаем так. Я лучше приеду к тебе и заберу фильмы, которые вы нашли у Карла Лундстрёма, а потом сама посмотрю. Это ведь можно устроить?
“А я действительно хочу это сделать?” – подумала Жанетт, сообразив, что она предлагает.
– Да, формальных препятствий нет. Тебе только придется подписать сколько-то бумаг о неразглашении содержания, ну и, конечно, записи нельзя выносить из управления. К тому же многие фильмы Лундстрёма на видеокассетах и еще не оцифрованы, и это значит, что тебе придется самой копаться на складе.
Жанетт послышалось раздражение в его голосе, но она решила, что дело не в ней. Ее запрос не означал, что Миккельсену придется выполнять дополнительную работу, так что причиной его раздражения была явно не она. Может, он просто устал.
– Хорошо, так я зайду, – заключила Жанетт и положила трубку, прежде чем Миккельсен успел ответить.
Так, подумала она. Пути к отступлению отрезаны.
Выйдя в коридор, Жанетт услышала, как где-то в комнате отдыха смеются Шварц и Олунд, и ей захотелось сказать им пару ласковых. Она знала, что не создана для компанейского веселья, но сейчас оно казалось ей особенно неуместным.
Миккельсена уже не было на месте, но он попросил своего коллегу помочь Жанетт. Парень с жидкой бородкой и кольцом в ноздре встретил ее у дверей кабинета Миккельсена.
– Здрасте, вы, наверное, Жанетт Чильберг, – сказал он. – Лассе сказал, чтобы я впустил вас на склад и чтобы вы расписались за то, что вам нужно. – Парень махнул рукой, приглашая идти за ним. – Я только дверь запру.
Жанетт задумалась, что может заставить взрослого человека добровольно, день за днем, в замедленном темпе, кадр за кадром, смотреть на детей, которых насилуют другие взрослые. Люди их круга. Приятели, коллеги.
Это ведь их друзья детства, бывшие одноклассники и, самое отвратительное, их братья или отцы могли лежать в постели с каким-нибудь тайским мальчиком. Или с двухлетней девочкой из Эдсвикена, думала Жанетт. Какой-нибудь приемной дочкой из Копенгагена.
– Это здесь, – объявил коллега Миккельсена, отпирая дверь совершенно обычного кабинета. – Зайдите ко мне, когда закончите. Я сижу вон там. – Он указал в конец коридора.
Жанетт удивленно смотрела на дверь, сама не зная, чего ждет.
Должна же быть какая-нибудь табличка. Типа “Посетитель принимает всю полноту риска на себя” или хотя бы просто “Вход воспрещен”.
– Если понадобится помощь, просто позовите. – Юный полицейский повернулся и пошел в свой кабинет.
Жанетт Чильберг набрала в грудь воздуху, открыла дверь в Государственный полицейский архив детской порнографии и вошла.
Она знала, что никогда с этого дня не сможет смотреть на мир прежними глазами. Мой взгляд изменится прямо сейчас, подумала она. Ноль часов ноль-ноль минут.
Сольрусен
“Мини” был припаркован на Клиппгатан – восточной параллельной к Боргместаргатан улице, и София констатировала, что срок аренды парковочного места, весьма вероятно, истек. Помимо множества опавших сырых листьев, машину покрывали штрафы за неправильную парковку, и, учитывая, сколько времени машина стояла здесь с нарушением правил, оставалось только поражаться, почему ее до сих пор не отбуксировали куда-то еще.
София вспомнила свое вчерашнее посещение Государственной библиотеки и как библиотекарша в хиджабе и с поврежденной пигментацией глаза заставила ее задуматься о машине и стоянке.
Именно тогда процесс очищения начался всерьез.
Воспоминание пришло так внезапно, что София вообразила, будто библиотекарша заговорила с ней.
Срок аренды вашего парковочного места истек.
Она отперла дверцу и достала из бардачка щетку. Отклонения от нормы, думала она, счищая склеившиеся гнилые листья с лобового стекла и с крыши.
Отклонения от нормы заставляют ее вспоминать, выходить из сомнамбулического состояния, причем эти отклонения не обязательно связаны с воспоминаниями, снова обретающими жизнь.
Ни одно воспоминание не является неважным для мозга, думала София. Напротив, часто банальные воспоминания оказываются на первом месте, в то время как человек старается подавить их, что представляется трогательно логичным.
Логичным, трогательным и трагическим, думала София. Одновременно.
Она вернула щетку в бардачок, сунула туда же штрафные квитанции, села за руль и посмотрела на часы. Она не спала и трех часов, но все же чувствовала себя отдохнувшей.
Прежде чем завести машину, чтобы ехать в дом престарелых в Сольрусене, София вынула из сумки блокнот с записями. Блокнот лежал в папке, помеченной М – как Мадлен, вместе с исписанными листками и поляроидной фотографией девочки, стоящей на пляже. София долистала до чистой странички. “Отклонения” – написала она и снова положила блокнот в сумку.
Автомобиль завелся с первого раза, стрелка расходомера медленно поднялась, показывая больше половины бака. София выехала на Бундегатан. Сворачивая налево возле Ренстирнасгата, она еще не знала, выйдет ли из машины Викторией Бергман или Софией Цеттерлунд. Не знала она и того, что этот вопрос решится с помощью еще одного отклонения от нормы. Библиотекарша-персиянка в хиджабе, один глаз карий, другой зеленый, убедительное отклонение от нормы, другие отклонения были гораздо менее очевидны, и то, которое ожидало Софию, относилось как раз к последней категории.
Через двадцать минут она остановилась у Сольрусена, вышла из машины, распечатала парковочный талон на два часа, приладила его на приборной доске, прижав к ветровому стеклу, заперла дверцу и направилась к входу в здание. Какая-то женщина стояла и курила, опираясь на ходунки. Из-за лампы над дверями лицо женщины частично попало в тень, угадывались белые колечки сигаретного дыма, однако София тут же поняла, что курильщица – София Цеттерлунд.
Она узнала все. Движения, манеру держаться, одежду. Все она узнала и приблизилась к женщине с сильно бьющимся сердцем.
Но воспоминания не пришли, чувства молчали.
Ее бывший психолог выпустила последнее облачко дыма, которое быстро рассеялось вокруг нее, и повернула голову так, что свет упал на лицо.
Накрашенные красной помадой губы, голубые тени на веках – все как раньше; морщины на лбу и щеках стали глубже, но были теми же и не пробудили никаких воспоминаний.
