Но подступила ночь, из далекого острога донеслись запахи вареного мяса, кислой бражки, песни отдыхающих ватажников. Пора было возвращаться в мир.
Митаюки сделала еще один, прощальный, глубокий вдох и, негромко напевая песню ветра, поднялась, подобрала подстилку, пошла вдоль берега, все еще сохраняя в себе чувство единения с островом и морем, с волнами и ветром, с отблесками небесного сияния и шелестом прибоя. Шла спокойно и устало, как всегда, – и потому не сразу заметила творящуюся совсем рядом странность.
Чайки!
Чайки невозмутимо бродили по берегу, ковыряясь в выброшенных морем водорослях, выискивая среди гнили какие-то невидимые вкусности и жадно их глотая. Совсем рядом кормились, всего лишь на расстоянии пары шагов.
Митаюки остановилась, посмотрела на них, на старую ведьму, что склонила набок голову на мысу, где пела рядом с ученицей. Проверяя случившееся, чародейка подняла руку с тряпкой, резко опустила – и ничего! Чайки словно не замечали близости человека, занимаясь своими полуночными обеденными делами.
– Обнаглели?! – Девушка передернула плечами, стряхивая наваждение, избавляясь от песни волн и ветра в душе, от пропитавшего тело мира. И в тот же миг птицы шарахнулись, бросились врассыпную, взметнулись в воздух, торопливо взмахивая крыльями и недовольно крича.
Митаюки посмотрела на свою руку на просвет – и довольно рассмеялась:
– Нормальное тело, уважаемая Нине-пухуця! Самое обычное, ничуть не прозрачное. Неужели они меня не видели?!
– Когда колдун созвучен миру, дитя мое, когда он не отличается ничем от воздуха, света, ветра, живущего в пустоте, как можно заметить его простому смертному? – наставительно ответила служительница смерти. – Взгляды проходят сквозь него, уши не слышат его движений, носы не чуют его запаха. Его просто нет ни для кого, кроме него самого.
– Значит, я смогла? – вскинула подбородок родовитая сир-тя. – Я выдержала твое испытание?
– Да, – признала кровожадная старуха. – Ты поднялась еще на одну ступень мудрости.
– Если так, – прищурилась Митаюки, – то ты, как моя учительница, должна меня наградить!
– Разве постижение мудрости не достойная награда для ученицы?
– Разве постижение мудрости учеником не есть гордость и радость учительницы?
Нине-пухуця закаркала, изображая смех, и кивнула:
– Пусть будет так. Скажи, чего ты хочешь? И я отвечу, достойна ли ты такого поощрения…
– Мне надоело быть жалкой смертной рядом с простым казаком, – пожала плечами знатная дева. – Хочу стать единственной повелительницей, женой властного вождя!
– И ты знаешь, как это сделать? – ласково поинтересовалась старуха.
– Раз у меня не получается убрать иных сотников и атаманов, – пожала плечами юная чародейка, – стало быть, надобно забрать казаков от сотников и вождей.
– Ты сможешь это сделать?
– Да, – кивнула ученица служительницы смерти. – Я знаю их слабость. Золото. Казаки не способны насытиться этим желтым металлом. Они подобны ежам, не знающим сытости, способным жрать до тех пор, пока есть еда, еще и еще, до тех пор, пока не сдохнут от обжорства. Таковы и белые люди. Золота для них мало всегда. Поманю золотом, и пойдут все, кого только захочу прибрать.
– Ты радуешь меня, умная Митаюки-нэ, – похвалила ученицу ведьма. – Недавний урок пошел тебе на пользу. Ты научилась подниматься по людям, опираясь, как на ступени, на их слабости. Ты прекрасно справишься сама.
– Казаков мало, – скривилась юная чародейка. – Сколько я смогу их украсть, дабы атаман и сотники не возмутились? Десять, пятнадцать воинов… Что за смысл править пятнадцатью слугами? Я хочу превратить их в пятнадцать сотен!
– Ты знаешь слабость пятнадцати сотен смертных?
– Я знаю слабость одного! Слабость сильного, властного колдуна, желающего насадить имя своего бога в души многих и многих смертных, – ответила Митаюки. – Пусть он пойдет со мной. Пусть защитит слабых от чар колдунов сир-тя, пусть обратит сильных в служение новым идолам. Пусть сломает старый обычай и насадит на его месте новый. А уж сесть во главе нового племени мне труда не составит. Кто из здешних дикарей сможет устоять супротив учения девичества?
– Ты хочешь получить шамана Амвросия, служителя распятого бога? – поняла Нине-пухуця.
– Его слабость есть истовая преданность учению, страсть нести слово божие во все уголки мира. Разве этим трудно воспользоваться?
– Он был хорош, наш ярый отец Амвросий, – сладострастно вздохнула старая ведьма. – Жаль, слишком испугался собственной силы и спрятался с нею на острове, терзая себя страхом и молитвами.
– Я отниму у Солнца Предков тысячи воинов, дам им оружие и обрушу, подобно гневу богов, на прочие племена! – вскинув руку к плечу, крепко сжала маленький кулачок Митаюки. – Ты хотела подвергнуть народ сир-тя тяжкому испытанию, мудрая Нине-пухуця? Ты хотела возродить в нем мужество и воинственность предков? Провести его через боль и страдания, закалив кровавыми битвами, обратив к заветам прошлого? Разве мой план не есть исполнение твоего желания?!
– Ты хочешь получить весь мир в обмен на маленький шажок по ступеням мудрости?
– Я прошу лишь совсем маленькой награды за пройденное испытание, уважаемая Нине-пухуця. А весь мир я заберу сама.
Служительница смерти снова закаркала – и вдруг кивнула:
– Хорошо, дитя мое. Ты получишь свою награду. Но сперва докажи, что ты действительно постигла учения. Пропитайся сим миром и ступай в крепость. Если на пути домой тебя никто не заметит, ты получишь белого шамана для своего завоевания!
Митаюки улыбнулась, опустила веки, сделала глубокий вдох и развела руки в стороны, подняла лицо к небу, тихонько заунывно запела, вдох за вдохом подлаживаясь под порывы ветра, под шелест прибоя, под крики чаек, впитывая все это, пропуская через себя. Становясь частью этого. И вскоре недавнее наваждение вернулось. Она опять перестала ощущать разницу между сполохами северного сияния и своими щеками, которые они освещали, между ветром, дующим в грудь, – и рядом, стала созвучна потрескиванию сохнущей травы и шипению пены, оседающей на гальке.
С этим ощущением она и пошла к воротам острога. Миновала зевающего караульного, не вызвав у него никакого интереса, увернулась от бегущей с каким-то свертком Олены, протиснулась между хмельным Гансом Штраубе и Кольшей Огневым, о чем-то живо спорящими, перешагнула невольницу, заканчивавшую мездрить кожу, змейкой скользнула между еще несколькими, приводящими себя после работы в порядок, остановилась перед Настей, качающей на руках младенца. Атаманова жена, похоже, вынесла малютку воздухом перед сном подышать. Но нет чтобы за ворота выйти! Глупая белокожая дикарка здесь, в дыму и тесноте гуляла.
Митаюки вошла под навес над очагом, остановилась, вдыхая запахи гари и мясного варева, впитывая тепло огня, подлаживаясь под пляску его языков, под гул разговоров, идущих сразу во всех краях помещения и на всех его длинных лавках, а потом двинулась дальше, осторожно огибая мужчин и женщин, стараясь не наступить на ноги или не задеть тело, уворачиваясь от взмахов рук. Иные ватажники беседовали уж очень буйно!
