Ощутив привычное уже состояние наваждения, чародейка вышла на дорогу и вскорости была уже в городе тотемников, поклоняющихся двуногам.
Здешнее селение выглядело немного странным. Оно полностью вытянулось вдоль самой реки, на полосе шириной в сотню шагов между берегом и густым ельником. Почему – непонятно. Митаюки даже не поленилась пробраться в заросли, осмотрелась за елями – но лес там был как лес, самый обыкновенный. Осина, черемуха, много рябины и бузины, норы сусликов и гнезда птиц. Единственное объяснение, которое чародейка смогла придумать, – это наводнения. Возможно, при сильных дождях лес в низине затапливался. В то время как самый берег оставался сухим – он явственно поднимался выше.
Немного удивившись, ведьма вернулась к чумам и медленно двинулась в глубину города, пробираясь между беспорядочно стоящими домами: где только один меж водой и ельником на обширной поляне возвышался, а где и целых три бок о бок теснились.
Поселок пребывал в безмятежности, жизнь катилась своею колеей. В одних домах женщины выделывали шкуры – менква ведь одежду шить не заставишь, будь ты хоть трижды премудрый колдун! Многие вещи приходилось делать своими руками даже сир-тя. В других мужчины резали кость для украшений или лущили дерево на стрелы. На причалах кто-то возился с челнами – тоже работа для человека, а не порабощенного зверя, трое воинов, усевшись кружком, ощипывали кремневые пластинки то ли на ножи, то ли на наконечники копий – острие получалось длинное и широкое.
Однако, если прикинуть на глазок, хозяева находились только в одном из трех-четырех чумов и на одном причале из десяти. Как это всегда случалось, днем в городах сир-тя большинство жителей находилось на обширной площади перед святилищем. Здесь горели очаги, на которых готовилось общее угощение либо обжигались колья, варились настои, пропекались для затвердения либо коптились для сохранности шкуры. Проще говоря – делалось все, для чего нужен огонь. Ведь дрова для общих очагов обычно таскали порабощенные волей колдунов менквы, порою сваливая в пламя сухостоины в полтора-два обхвата. Для общего очага и такие годились, а для домашнего нужен либо хворост, либо колоть чурбаки на малые полешки. А зачем мучиться со своим огнем, если есть общий? Топить-то чумы незачем, под колдовским солнцем даже ночью всегда тепло.
Впрочем, как отметила для себя Митаюки-нэ, здесь, в городах тотемников, ни одного порабощенного шаманами менква она еще не видела. На юге, откуда она была родом, зверолюди трудились на благо хозяев чуть не в каждом селении. Тотемники же как-то обходились…
Возле очагов собирались занятые хозяйством мужчины и женщины, рядом с ними суетились и дети – играли меж собой, либо мешали родителям, либо просто отдыхали вместе с ближними и дальними родственниками. Юноши и девушки, по обычаю живущие в стоящих на отшибе по разные стороны от поселка Домах Девичества и Домах Воинов, где проходили обучение и воспитание, – тоже встречались здесь, когда проходили на священные обряды, на ужин или еще по какой необходимости. Здесь же, возле святилища, проходили и общие молебны, восхваляющие богов, здесь шаманили колдуны, здесь начинались все праздники, здесь, на священной березе, висели главные защитные амулеты…
В общем – именно на площади и бурлила основная жизнь города.
Здесь, понятно, было шумно и многолюдно. Топот бегающих наперегонки мальчишек, перекидывающие по кругу мехового мышонка девочки, бродящие с тюками седовласые мужи, несущие ведра женщины. Митаюки даже затормозила в отдалении, опасаясь оказаться разоблаченной. А ну, врежется кто из мальцов со всего разбега? Невидимость – она ведь штука такая. Коли не замечают – то и не обогнут, не посторонятся. Потом – шум, гам, крик, позовут колдуна… Тут бы она и попалась.
Однако же юной чародейке страсть как хотелось добраться до главного оберега. Зачем ей вообще нужно было в такую даль пробираться, если защитные амулеты города после себя целыми оставлять? Раз уж Митаюки здесь, дело нужно довести до конца…
Подумав, девушка повернула к озеру, опустилась к воде и по ней, у самого озера, стала пробираться вперед, огибая шумную толпу.
Волны, понятно, накатывались на ее ноги, огибая и оставляя пустые пятна. Однако местные жители к реке привыкли и времени на созерцание прибоя понапрасну не тратили.
Обойдя по воде святилище, Митаюки-нэ выбралась на сушу сразу за березой, в несколько шагов прокралась к стволу, повернулась к амулету и… И увидела на нем влажную полоску, протянувшуюся от глаза ящера через переплетение нитей с рунами вниз. На землю упала капелька, затем еще одна.
Оберег плакал! Он оплакивал погибшее селение!
Юная ведьма невольно оглянулась на горожан – шумно веселящихся либо занятых своими делами. Они словно не замечали происходящего! Оберег плакал – приметы страшнее просто не существует! Небесная колесница бога смерти, плач оберега и лунная дорожка на волнах – вот три самых кошмарных знамения, несущих погибель всего живого. Но слезы капали – а люди словно не замечали зловещего признака!
Митаюки отступила. Что за смысл портить амулет, который уже исполнил свое предназначение?
Ей очень хотелось прислушаться к эмоциям горожан, узнать их чувства – но ведьма опасалась, что если отвлечется от песни окружающего мира, то может оказаться видимой. Поэтому она продолжала слушать шелест листвы на ветках, плеск волн, пение птиц, громкие голоса в святилище, продолжала слушать и подпевать, одновременно подкрадываясь ближе к стене огромного чума. Авось, интересное чего услышать получится?
Но тут случилось и вовсе невероятное – откинулся полог, и на площадь перед святилищем вышло полтора десятка зрелых мужчин. Пятеро – в масках в виде черепов, с круглыми колдовскими амулетами. Значит – шаманов. И еще десять вождей со звездными амулетами воинов.
Площадь пришла в движение, все горожане устремили взгляды к правителям города.
– Не беспокойтесь, дети мои! – вскинул руки один из колдунов. – Верховный вождь и верховный шаман ныне изберут лучший путь к уничтожению ворога и снятию порчи с нашей земли!
Полог все еще колыхался, и Митаюки нырнула под него. Таясь вдоль стеночки, прошла мимо сразу закрутившегося оберега. Другой, напротив, моментально отвис, тоже предупреждая хозяина об опасности. Но верховному шаману было не до созерцания и молитв. Он стоял, опираясь на посох: в толстой прочной шкуре, покрытой тиснением из рун, с золотыми браслетами на плече и предплечье, в раскрашенном красным черничным соком и желтой охрой черепе и грозно шипел:
– Ты должен выйти и убить этих дикарей! Жалких, грязных, безмозглых дикарей! Тебе не нужны шаманы для истребления двух десятков бледных иноземцев, у тебя полторы сотни воинов! Ты не должен подпускать их к городу!
– Почему мои воины должны умирать из-за вашей трусости, колдун?! – так же злобно рычал в ответ явно пожилой, наголо бритый воин со шрамом через лицо и вытекшим глазом. – Если пророчество обещает позорную смерть шаману, первому встретившему врага, то почему вы должны прятаться, а мы умирать?! Воинам города тоже грозит упряжка Нум-Торума, разве ты забыл?! Или ваша кровь другого цвета?! Или вы не мужчины нашего рода?!
