Посмеиваться над мамой или говорить ей правду Миша запрещал. «Пойми, Сима, — говорил муж, — мамочка всю жизнь прожила одна. Откуда ей знать о храпе?»
Храп Музы Анатольевны стал памятником беззаветной материнской любви. Даже в ранней молодости Муза раз в два года ездила к морю только с сыном. Они селились в убогом частном секторе за километр от пляжа и делили сначала одну койку на двоих, потом одну комнату. Только сын, его учеба, его интересы. Никаких романов. Не жизнь, а подвиг.
И первым требованием к новому жилью стала звукоизоляция комнат. Неудивительно, что Людвиг пропустил появление грабителя у двери в квартиру. Пес ночевал на коврике в спальне свекрови, чудо, что он вообще что-то уловил.
Откушав горохового супа, Муза Анатольевна отправляется на боковую. Людоед непривычно растерян — он смотрит вслед главной хозяйке и никак не может решить: то ли ему за Музой топать, то ли подождать, пока Сима вымоет посуду и поведет его гулять? Сомнения забавно искажают собачью морду, и я помогаю псу в раздумьях:
— Посиди, Людочка, со мной. Сейчас уберусь, возьму Музин «Панасоник» и поведу тебя во двор…
Пес удовлетворенно трясет розовым языком и устраивает поудобнее свою толстую попку посреди кухни.
Оглушительная жара, свалившаяся на город, разогнала стайку престарелых возлеподъездных невест по домам на дневную сиесту. Во дворе пусто, расплавленный солнцем асфальт рождает миражи — сухие курящиеся лужицы. Листья деревьев припорошены пылью, как пеплом. Зной, тоска и мысли тягучие, словно сахарный сироп.
Людоед лениво обежал контрольные столбовые метки, оставил свою подпись и растянулся в тени куста. Рядом с ним, по другую сторону куста, клубком свернулся худой, по словам хозяйки — грациозный, как пантера, черный кот Ираиды Яковлевны. Но плотный гороховый обед, зрелый возраст и некоторое знакомство с этим представителем семейства кошачьих не позволяют Людвигу облаять соседа, и они оба мирно дремлют у куста, не обращая внимания на мух.
На мне майка без рукавов, но с высоким, закрывающим синяк на шее, воротом. Подколенные царапины спрятаны бриджами, и я мечтаю о легком открытом сарафане.
Звонок телефона врывается в дремотный зной струей холодной воды. Писк «Панасоника» разгоняет вялость, пес и кот прядают ушами, и зверь Ираиды Яковлевны меняет позу — переворачивается с правого бока на левый.
— Алло, — говорю я.
— Сима, это я, — голос Зайцевой оживлен домашней прохладой и немногочисленными заботами отпускника. — Тебе звонили.
— Кто?
— Несколько шутников из района Текстильщиков и один серьезный мужик с предложением уступить сумку, челюсть и документы по сходной цене.
— Это не розыгрыш? — оживляюсь я, и Людоед вскидывает крокодилью голову.
— Нет. Я спросила, в какую организацию выписан пропуск, мужик назвал твой банк.
— Ура! — Я вскакиваю с лавочки и начинаю нарезать круги по тротуару. Остаться невозмутимой не позволяет выброс адреналина, полученный от известия. — Когда, где и сколько?
— Пятьсот рублей, — в обратном порядке перечисляет Зайцева, — на остановке троллейбуса, сегодня в восемь. Прийти должна одна.
— Ну уж дудки! — возмущаюсь я. — Этот мужик пытался сегодня ночью в мою квартиру залезть!
— Да ты что?! — удивляется Зайцева.
— Вот тебе и «ты что». Хорошо у нас задвижка на двери и Людвиг…
— Аферюга, — ругается Галка. — Может, тебе в милицию сходить?
Предложение было бы разумным, если бы я не врала Музе шестьдесят часов подряд. Теперь визит в дом милиции — а он состоится, если сообщить о попытке проникновения, — покажет дорогой свекрови, какая врушка ее невестка. Даже мужнины ключи умудрилась в свой пиджак подсунуть…
— С милицией прокол, — вздыхаю я. — Мне нужны ключи, документы и челюсть, а не следователь и маньяк в наручниках…
— И что будешь делать?
— Пойду, — я опять вздыхаю, и Людвиг ковыляет к моим ногам. Я наклоняюсь, поглаживаю сердечного друга и начинаю бродить кругами вокруг него и канючить: — Галочка… поехали со мной…
— Не могу, — грустно, но не очень, говорит подруга. — У меня свидание. Кстати, тоже в восемь.
— А отложить нельзя?
— Сима, свидание отложить нельзя, — торжественно говорит Зайцева, словно речь идет о трансплантации печени. — Придет ОН.
— Кто?
— Борис.
Зайцева уверена, что имена ее ухажеров я держу в памяти, как номер телефона пожарной команды. Но когда просишь подругу об услуге, к подруге следует быть внимательной.
— Да ну?! — радуюсь я.
— Вот именно, — ухмыляется Галка. — Нашел.
Кто и как нашел Зайцеву, убей не догадываюсь и поэтому продолжаю туманно радоваться и задавать наводящие вопросы:
— Да ну?! И как?
— Случайно встретил в метро мужика из моей группы и узнал у него мой телефон, — довольным голосом произносит Галка, и я наконец понимаю, что речь идет о последнем курортном романе. — Борис позвонил до того, как объявился твой маньяк, и сказал, что будет у меня вечером.
— В восемь? — без всякой надежды уточняю я.
— Увы, — весело огорчается Зайцева. — Сейчас бегу в супермаркет за гусем. Только-только успеваю подготовиться.
К свиданиям Галка готовится, как мадемуазель Ростова к первому балу. С душевным трепетом, новым нарядом и долей скепсиса, что сообразно возрасту.
— А позвонить Борису и перенести свидание на час позже нельзя?
— Сима, — вздыхает Зайцева, — мне тридцать четыре года. Моя личная жизнь — выгоревшее стойбище. Скоро исчезнут последние зубы, волосы и мужчины. И ты хочешь лишить меня этой последней радости?! — При красноречивом описании собственных невзгод на Зайцеву, как лебединое крыло на гладь пруда, опускается печаль. Вода мутится, и из подруги льется поток советов. — Сима, дорогая, звони Степке с Нинкой, звони Тихомировым, бери с собой Людвига и Музу… Но меня не трожь! Хватит того, что половина Текстильщиков озабочена состоянием моих зубов! А ведь мне всего лишь тридцать четыре…
Показательный пример теории относительности и женской логики. Для романов Галке «уже» тридцать четыре, для любопытствующих Текстильщиков «всего лишь». Где-то я слышала, что Эйнштейну в работе шибко жена помогала…
— Хорошо, — покорно и обиженно говорю я.
— Не дуйся, — просит Галка. — Кстати, о маньяке. Остановку, на которой он назначил встречу, я знаю. Это в промышленном районе, недалеко от проходной почти погибшего завода. А учитывая, что сегодня выходной, ты и вовсе там одна окажешься. Этот гад все предусмотрел и условие поставил жесткое — будет кто-то рядом, сумки тебе не видать…
— В проходной охрана есть?
— Есть. Но левее метров на сто пятьдесят. Остановка, по-моему, оттуда не просматривается. Длинная односторонняя дорога в окружении двух бетонных заборов и остановка троллейбуса — автобуса под навесом. Все.
