— Мадонна с младенцем, — наконец сказал он. — У Виктории лицо, как на старинных иконах…
Я кивнула. Слегка вытянутое лицо подруги с огромными, печальными даже в улыбке глазами… Волосы она всегда стягивала на затылке, подчеркивая правильный овал и длинную стройную шею.
— Иконописный лик, — повторил Лева. — У моей тетушки, которая теперь Амбарцумян, было много старинных икон… Наследство бабушки.
Мы забивали время скупыми фразами. Лев не знал, куда деть руки, и вертел в пальцах кофейную ложечку. Я не знала, куда деть глаза, и старалась не смотреть на фотографию.
Тошик принес с балкона трехлитровую банку черносмородиновой наливки, без слов налил три рюмки, и мы не чокаясь выпили. Наливка была прошлогодней, слегка перебродившей и сдобренной спиртом. Виктория готовила ее на день рождения мужа — через две недели Анатолию Карповичу исполнится сорок.
— Во вторник… приедете? — спросил он.
— Да, — в один голос сказали я и Лева.
— Спасибо, ребята. Езжайте домой… поздно уже…
— А как ты? Хочешь, я останусь?
— Нет, езжай, Сима. Уже ничего не поправишь…
Всю дорогу из Текстильщиков до дома мы ехали медленно и молча. Лев барабанил пальцами по рулю и косился на мои колени, словно успокаивать надо их. Потом не удержался и погладил меня по ноге. В этом жесте не было ничего неприличного. Лев не знал, как выразить сочувствие, и прикосновением показал — я рядом, я помогу.
— Ты в порядке? — подъезжая к булочной, спросил он.
— Да. Если это возможно…
— Завтра я тебе нужен?
Я покачала головой.
— Спасибо. Помощь нужна Тошику, но у него много помощников…
— Во вторник я тебя отвезу.
— Нет, — сразу перебила я, — не надо. Я поеду с Музой, а ей трудно объяснить, какое отношение ты имеешь к Виктории. Извини.
Лев понял.
— Тогда до вторника? Я подъеду сразу к крематорию.
— Да. До вторника. И… спасибо, Лев.
— Не за что, Сима, — сказал он и помог мне выбраться из машины.
Ночью я не спала, а дремала. Отрывочно, вздрагивая от проносящихся кошмарных видений, — то на меня наезжает синяя морда троллейбуса, то грузовик начинает делать круги и носиться за мной среди бесконечных бетонных заборов. Я уворачивалась от бортов, падала в мягкую пыль, каталась по асфальту, колеса проезжали по поводку, разделяя меня и Людвига…
Виктория мне не приснилась.
Выспавшаяся Муза встала ни свет ни заря и, засунув в рот старую химкинскую челюсть, выгуляла Людвига. По холодку, в безопасности, пока подруги-невесты не вышли на утренний променад.
— Сима, надеюсь, сегодня ты привезешь мои зубы, — улыбаясь, как дупло сосны, сказала свекровь и налила мне чаю. — Ты плохо выглядишь…
Это было сказано вскользь. Бессонницу невестки свекровь оправдывала тоской по мужу. Бледный Серафимин вид — лучшее доказательство целибата.
Я хмуро грызла подсушенный хлебец и размышляла: сказать Музе Анатольевне о смерти Виктории сейчас или подарить ей еще один спокойный день? Пожалуй, следует повременить. А то вывалю на старушку известие и уеду на работу, а она будет сидеть взаперти и рыдать до вечера.
— Что купить в магазине? — спросила я.
— Хлеба, яиц, «рокфора», сметаны и овощей для салата. Я разморожу мясо и потушу с картошкой.
— Старые челюсти уже не натирают? — думая о мясе, спросила я.
— Так я надеюсь, ты мне новые привезешь, — беспечно ответила свекровь и достала из морозильника брикет вырезки.
«Это вряд ли, — подумала я и добавила сливок в чай. — И с этим надо кончать. В смысле — с враньем».
На работе был аврал. Куда-то исчезло кредитное дело ООО «Старый мост», и Вениамин Константинович гонял подчиненных в хвост и в гриву.
— Кто последний его брал?! — орало обычно невозмутимое начальство.
По смутным воспоминаниям секретаря Екатерины Дмитриевны, это была Нинка Матюшина. Но Нинель носилась наравне со всеми и делала круглые глаза.
Кредитное дело ООО «Старый мост» нашлось в моем сейфе под папками «На подпись».
— Что за черт, — пробормотала я и пошла сдаваться.
К «Старому мосту» я не имела никакого отношения и папки этой в глаза не видела. Но факт оставался фактом, и ничего более, как сослаться на «некоторую рассеянность», в свое оправдание я не могла.
— Перепутала, — потупив очи, проблеяла я, получила нагоняй и отправилась в курилку.
Матюшина была там. С незажженной сигаретой в руках стояла и ждала меня.
— Съел? — спросила Нинка.
— Почти, — ответила я и прикурила от протянутой зажигалки. Прикуривала долго, так как руки тряслись и у меня, и у Матюшиной. — Но вроде обошлось. Это дело ты ведешь?
— Нет, — честно моргнув, пролепетала Нинель. — Константиныч сказал, сам займется. Старые мостовики народец ушлый, шеф их копнуть хочет…
— Ну, ну, — проговорила я. — И как дело у меня в сейфе оказалось?
— Ты вчера у Тошика была? — перебила Нинка.
— Была.
— Плохо?
— А ты как думаешь?! — неожиданно окрысилась я. В том, что у Вики остановилось сердце, виновата и Нинель. Наплела о Тошике пес знает чего и довела подругу до валидола. — Лучше скажи, с какой стати ты в пятницу о взятках говорила?
— Это правда, — квакнула Матюшина, — все берут…
— С ума сошла? Тошик — взяточник… Твой Ковров лично деньги передавал или через Степку?
— Не кричи, — испуганно попросила Нинель и побледнела. — Всем хочется детей выучить…
— Всем, — кивнула я, — но не шантажом.
— Бог с тобой, какой шантаж?! — совсем перепугалась Матюшина. — Я пошутила…
Нет, все-таки Нинка — идиотка. Если уж начала врать, придерживайся основной версии. А тут, то «все берут», то «я пошутила».
Или Ковров столько заслал, что вороватому Степке в жизни не расплатиться? Тогда Нинель будет плести что угодно, лишь бы я не начала ворошить муравейник…
Не удивлюсь, если это она дело старых мостовиков в мой сейф подложила. Как мелкую пакость. В свете назначения нового начальника отдела. Подложить подложила, а достать, может быть, и хотела, да не смогла. Сейф я держу открытым в течение рабочего дня и за коллегами не слежу, но на ночь запираю обязательно.
Теперь Нинель не знает, как ко мне подлизаться.
— Симочка, ты на венок складываться будешь? — заюлила коварная.
— Зачем? Куплю отдельный, от Мухиных.
— Конечно, конечно. Мы тоже со Степой заказывать будем… На тебя заказать?
