«Так Габи больше не будет пичкать меня лекарствами?»
«Она что, делает это лучше, чем я?» — встрепенулась Тамара, но Йоси уже осознал свою ошибку:
«Нет, конечно, с тобой никто сравниться не может. Просто мы еще не успели с ней обсудить некоторые особенности русского национального характера».
«Я не поняла, чего вы там не успели, — смилостивилась Тамара, — но вы можете закончить это завтра за завтраком, пока я буду принимать дела».
«Что значит завтра? — не поняла Габи. — Я же должна освободить твою комнату сегодня».
«Завтра освободишь. Тебе, небось, часа три паковаться надо, а я умираю спать».
«А где же ты… вы… сегодня будете спать?»
«Я думаю, у Беллы найдется для меня свободная гостевая комната на одну ночь», — по-хозяйски распорядилась Тамара и решительно направилась на кухню помогать Белле с ужином. На этот раз они ужинали все вместе — на радостях в честь приезда Тамары Белла нарушила свои хозяйские правила, и даже угостила всех настоящим французским коньяком. Так Габи представился случай второй раз есть и пить за хозяйским столом, где для комплекта не хватало только Эрни.
И словно образ его витал не только над Габи, Йоси ни с того, ни с сего подмигнул ей и предложил: «Не завершить ли нам праздничный вечер любительским исполнением русского романса? Иди, Белла, к роялю!»
Белла пожала плечами, но за рояль села и довольно складно сыграла первые аккорды романса «Нет, не тебя так пылко я люблю!», а Йоси подхватил слабым, но приятным тенором почти без акцента: «Не для меня красы твоей блистанье!» и дал знак Габи: «Давай, не подводи!». Так что той ничего не оставалось, как повести их за собой: «Люблю в тебе я прежнее страданье и молодость погибшую мою!»
На погибшей молодости Йоси закашлялся, Белла захлопнула крышку рояля и все кроме Габи отправились спать. Тамара на прощанье поцеловала Габи и подвела итог:
«Я вижу, вы тут без меня неплохо спелись». «Неплохо, так что мне самая пора убираться» — согласилась Габи и начала составлять посуду в мойку. Она вытряхнула мусор, вытерла стол и загрустила — маленькая передышка на вилле Маргарита закончилась, нужно собраться с силами и опять начинать жить. Куда же ей податься?
Утром, выкладывая перед Йоси лекарства и пол-питы с маслинами, она отвечала ему невпопад, потому что все еще искала ответ на этот вопрос. Ей показалось, что Йоси обиделся — он сказал «Я вижу, тебе не до меня» и умолк. Но ей и вправду было не до него, она продолжала ломать голову, куда бы ей деваться, пока поспешно запихивала в чемодан свои пожитки, которых оказалось больше, чем она предполагала.
В самый разгар сборов, когда неподатливая крышка переполненного чемодана никак не хотела закрываться, в комнату к ней ворвалась Тамара, вполне восстановившая себя в образе прислуги:
«Тебя к телефону! — выкрикнула она. — Мужской голос! Срочно!»
«Эрни! — вспыхнуло в груди Габи. — Только он знает номер этого телефона!»
Она побежала вслед за Тамарой на кухню и жадно схватила белую трубку.
«Неплохо ты спряталась от меня, женка, — игриво проворковал в трубке голос Дунского. — Немало крови я пролил, пока достал твой номер!»
2
Дунский вернулся совершенно преображенным. Во-первых, ему так плохо пришлось в Киеве, что он снова полюбил Израиль, во-вторых, ему было там так одиноко, что он снова полюбил Габи, а главное — он похоронил там маму и продал ее квартиру на Крещатике, отчего сильно разбогател.
Маминых денег хватило на то, чтобы снять на год новую квартиру, не слишком роскошную, но зато в самом центре Тель-Авива. В результате пошла такая карусель со вселением в квартиру и покупкой мебели, что драматические события прошедших недель потускнели и потеряли часть своей остроты. Где-то в самый разгар суеты вокруг диванов и шкафов в киношколе внезапно начался совершенно забытый Габи учебный год, и нужно было срочно готовиться к занятиям, знакомиться с новыми студентами и завоевывать их сердца, преодолевая милосердием и деловитостью их неприязнь к ее русскому акценту.
Главная перемена заключалась в том, что Дунский опять любил Габи, — совсем, как до трагедии с Черным Магом. Но близость с ним была омрачена воспоминанием о той единственной и неповторенной ночи с Эрни. Близость с Дунским была покрыта ссадинами и царапинами, они жгли и саднили в самый неподходящий момент, как шипы той увядшей розы, что впились в его пятку в их прощальный день. А с Эрни все было новеньким и лакированным, как на рекламной картинке, — их мгновенно вспыхнувшая взаимная симпатия, их слаженный дуэт под аккомпанемент красного рояля, их блуждания по лабиринтам Яффской крепости, а главное — объединившая их тайна Зары, о которой не знал никто, кроме них двоих.
А в остальном новая жизнь наладилась не так уж плохо. Они даже дошли до такой роскоши, что иногда Габи, измученная капризами своих гениальных студентов, просила Дунского сводить ее вечерком в ресторан на остаток еще не полностью истраченного маминого наследства. В один из таких вечеров кто-то оставил на их столике свежую израильскую газету. В ожидании заказанных бифштексов Габи развернула ее.
«Будешь читать на иврите?» — завистливо удивился Дунский, но Габи ему не ответила — с первой страницы на нее глядело снятое крупным планом застывшее в странной гримасе лицо Зары с широко открытыми глазами в неправдоподобно мохнатых ресницах. Глаза были каменно неподвижны, какими никогда не бывают глаза живых. Зато точно такие, какими она увидела их той ночью, когда они с Эрни убегали из ночного клуба.
Настолько быстро, насколько Габи могла, она сложила в слова стилизованные ивритские буквы:
«Сегодня ранним утром на одной из улиц Яффской крепости был обнаружен труп убитой при таинственных обстоятельствах звезды ночных клубов, несравненной певицы Зары».
«Что с тобой? Что ты там нашла? — схватил ее за руку Дунский и потянул газету к себе. — На тебе лица нет!».
«Зара! Зару убили!» — одними губами, без голоса выдавила из себя Габи.
«Что тебе эта Зара? Сейчас каждый день кого-нибудь убивают, особенно в ночных клубах».
«Я так и знала, что ее убьют! Я видела ее мертвое лицо!» — неосторожно брякнула Габи, но ей сейчас было не до осторожности.
«Ты хочешь сказать, что еще раньше видела ее живое лицо?» — продолжал настаивать Дунский, учуяв за бессвязным бормотанием жены дыхание истинной драмы.
«Я пела на ее свадьбе», — начала Габи и запнулась.
Как рассказать о том, что тогда случилось, ничего не присочиняя и многое скрывая? С чего начать? Как не перейти опасных границ между правдой и ложью? Пока она решала эту задачу, Дунский тоже успел одолеть препятствия ивритского текста:
«Ты бредишь? Ты пела на свадьбе непревзойденной певицы, звезды ночных клубов?».
Чтобы убедить его, Габи перешла в атаку:
«Ты забыл, что сбежал к маме, оставив меня без денег?».
