В сущности, нет никакой разницы между обитателем из Нейи-сюр-Сен и жителем Во ан-Велен, разве что первый обожает второго. А теперь Жан-Жорж и его фаны карабкаются на строительные леса вокруг церкви Мадлен – ей поправляют фасад. На табличке написано: «ГОРОД ПАРИЖ РЕСТАВРИРУЕТ СВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ». По мнению Марка, на Мадлен не хватает кариатид, чтобы выдержать натиск толпы, хотя трубчатые конструкции держат удар. Чертовское проворство бурлит в крови у людей, хорошо принявших на грудь! За семь секунд они оказываются на крыше псевдогреческого храма наполеоновской эпохи и решают выпить там пивка. Вид с крыши открывается феерический. Париж похож на свой собственный зыбкий план, в масштабе 1:100. Если бы Гулливер (или Кинг-Конг, или Годзилла) наведался сюда, он раздавил бы в лепешку дома, как сласти из глазури. Жан-Жорж стоит над бездной, глядя на Бурбонский дворец.
– Смотрите! Вот там, прямо по курсу, – юг, Африка! Слева – русские, справа – америкашки. Первые дохнут от голода, вторые – от зависти, а третьи – от несварения желудка. В каждом порту бывшего СССР стоит атомная подводная лодка, готовая взлететь на воздух. Мафия правит США с тех пор, как убила Джона Кеннеди. Весь мир страдает, вакцины против этого мерзостного СПИДа никто так и не придумал, а мы тут тратим жизнь на всякую херню! Лишь бы потрахаться… Я ненавижу вас, шайка пидоров! Да еще и пиво теплое, как моча!
С этими словами Жан-Жорж роняет вниз бутылку, она пробивает лобовое стекло «роллс-ройса», который тянет на буксире малолитражка, как назло, именно в этот момент пересекающая площадь. Матье Кокто охватывает приступ неукротимого смеха, и он блюет на прохожих, издавая мерзкие пронзительные крики.
Жан-Жорж, больше всего похожий на записного онаниста, увлекающегося чтением медицинской энциклопедии, продолжает свой обличительный монолог.
– Да вы взгляните на себя, уроды! Сборище беспонтовых шлюх, вот кто вы такие! Бесполезные существа! От вас воняет! Возьмем, к примеру, ее… Он тычет пальцем в баронессу Труффальдино:
– У тебя что, зеркала дома нет, вобла ты сушеная? ЧЈ ты сюда приперлась, мумия восьмидесятилетняя? Старая кошелка, кровь небось только из носа-то и идет?
– Заткнись, жалкий педоимпотент! Насрать мне на тебя! Давай подставляй задницу – флаг тебе в руки! Спидоносец! Самовлюбленный червяк! Мешок со спермой! Прокаженный обрубок! Да ты моим дерьмом и голову мыть недостоин! Старушка сваливает. Тем лучше: исторгнутый бабой поток ругани остужает Жан-Жоржа. Слово берет Ари:
– Эй, босяки, въезжаете, куда попали? Мы на КРЫШЕ МИРА! Здесь сбываются все мечты! Достаточно сказать, кем вы хотите стать! Желания сыплются градом:
– Я бы хотел стать родинкой Синди Кроуфорд.
– А я – сиськами Клаудии Шиффер.
– А можно попкой Кристи ТЈрлингтон?
– Вишенкой Шерилин Фенн!
– А я на всех на вас положил: я УЖЕ И ТАК – спираль Кайли Миноуг, тампакс Ванессы Паради, геморроидальная шишка Лин Рено и клитор Аманды Лир! Я – червь, пожирающий внутренности Марлен Дитрих!!! Ученики хорошо усвоили стиль Жан-Жоржа.
Ледяной ветер поднимает воротники курток. Желудочный сок стынет. Посреди Парижа, на крыше исторического памятника, замерзает банда молодых безумцев. Среди них девушки и парни, а еще те, кто никак не определится. Никто еще не устал настолько, чтобы остановиться. Ари извлекает на свет божий пакет с маслянистой травкой, подтверждая печально известный каламбур Жан-Жоржа: «Ночью все шишки серы».
В сторонке от основной группы Фаб продолжает приставать к Ирэн. Эта ветреная ночь вызывает у меня feeling гипер-gonzo-оживления! Ты веришь в спиральную модель Вселенной?
– You know, Фаб, it's cold here, я замерзла, брр, completely freezing. Вполне возможно, что они влюблены друг в друга, тому есть несколько косвенных подтверждений: во-первых, она отводит в сторону глаза, когда он на нее смотрит, во-вторых, он сидит, подвернув под себя ноги.
– Войди в мою вторую кожу на несколько наносекунд, моя быстрозамороженная baby doll.
С этими словами Фаб протягивает Ирэн свой прозрачный пластиковый плащ «под леопарда». Такие, как он, всю жизнь насмехаются над нежными чувствами, но стоит одному из них влюбиться, и он становится противно-слюнявым безнадежным романтиком. Хоть Марк и похож на счастливого пупсика, ему постоянно хочется плакать. Ему не удается сбежать, и здесь, вдали от шума и суеты «Нужников», он чувствует себя окончательно пойманным. Ари энергично машет ему рукой:
– Вали сюда, мы уже по третьему кругу косяк пускаем!
– Спасибо, я не курю: у меня от травки кашель.
– Ну так съешь кусочек!
Ари показывает коричневый комок, и Марк, которому осточертело все время отказываться, глотает, морщась от отвращения.
– Да вы сами-то пробовали это? Вот уж точно – дерьмо! Марк сидит по-турецки. В клубе у него не было времени грустить, но здесь, над городом, меланхолия мягкой лапой цепко хватает его за сердце. Он безостановочно жалеет о тех, кого нет с ним на крыше. Ему их не хватает – как тех событий, что никогда не случатся, и тех произведений, которые никто не напишет. Наверняка там, за облаками, сверкают звезды. Ледяной ветер подует и улетит. Небо похоже на море. Марк отводит глаза, смотрит вниз; ему чудится – набери он побольше воздуха в легкие, смог бы нырнуть в небосвод.
Примостившись на досточке в тридцати метрах над землей, Жан-Жорж вещает. Во время подобной вылазки на сверкающую крышу Центра межэтнических отношений один их приятель погиб, пролетев вниз пять этажей. Марк никогда не забудет его последних слов: «Все более чем прекрасно!» Он произнес их за секунду до прыжка в полуночную тьму. (Если быть совсем уж точным, то его тело распласталось на асфальте в пять секунд первого.)
– Друзья мои, – восклицает Жан-Жорж, – грядет конец мира. Сотрется различие между Патриком и Робером Сабатье. Между владельцами яхт и экипажем. Что до космополитичной элиты, у них и так никогда не было крыши над головой. Общество потребления погибнет. Общество массовой информации погибнет следом. Выживет только общество мастурбации! Сегодня весь мир дрочит! Мастурбация – новый опиум для народа! Онанисты всех стран, соединяйтесь! Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой! Простим Марку веселость, с которой он реагирует: отрава Ари мало-помалу растекается по венам. Жан-Жорж ограничивается тем, что время от времени нюхает клей, налитый в пустую фляжку из-под бурбона. Да здравствует новый дивный мир всеобщего Рукоблудия! Социологи назовут это индивидуализмом, но я заявляю: мы живем в эпоху онанистического интернационала!
– Но в этом же нет ничего плохого… – вставляет Майк Шопен, светский «вольный стрелок».
– А, нам пытаются противоречить! Очевидно, товарищ полагает, что общество мастурбации ждет долгая жизнь! Не тешьте себя иллюзиями, дорогие мои. Оно вас всех убьет. Если онанизм станет идеалом, мир устремится к гибели. Ибо мастурбация – полная противоположность жизни. Кончить на скорую руку, выбросить свое семя в пространство, забыться в пустоте. Мастурбация ничего не дает никому, особенно тому, кто ею занимается. Она подтачивает нас исподволь. Увы, дамы и господа: КОНЕЦ МИРА БУДЕТ ВЯЛЫМ ОРГАЗМОМ! Спасибо за внимание.
