— Вы напрасно нервничаете! Вы же говорите, что он не был виноват? Раз не был, из-за чего же нервничать? Кстати, когда это произошло?
— Что?
— Кража.
— Точно не помню. В конце сентября.
— Понятно. Продолжайте. Так что же милиция?
— Ах да!.. О чем это я? — Нина нервничала, вернее, чувствовала себя как человек, попавший в трясину: чем больше она делала движений, чтобы освободиться, тем больше трясина засасывала ее. И чем больше она говорила, тем больше чувствовала себя виноватой перед Юргановым. — Да, так вот, соседка заявила в милицию…
— Значит, заявила соседка? — перебил ее Залуцкий. — А вы?
— Я — нет.
— Почему?
— Потому что не хотела.
— Понятно, — он потушил дымящийся окурок и достал из пачки еще одну сигарету. — Продолжайте: соседка заявила и…
— И через некоторое время вора, слава Богу, нашли. И оказалось, что Юрганов здесь совершенно ни при чем.
— Понятно. А что же он сам? За это «некоторое время» он разве не появлялся у вас?
— Нет.
— Почему? Ведь он ничего не совершил?
Нина опустила голову.
— Я поменяла замок, и он наверняка это заметил. И решил, что я больше не хочу его видеть.
— А вы, стало быть, после кражи поменяли замок?
— Да, — тихо проговорила Нина.
— И, если я правильно понял, Юрганова вы так больше и не видели?
— Нет.
— Следовательно, сообщить что-либо о его местонахождении в день убийства вы не можете?
— Не могу.
— А, скажите, Нина Григорьевна, он знал про ваш день рождения?
— Знал.
— Каким образом? Вы сами сказали ему об этом?
— Ну, конечно.
— С какой целью?
— Ни с какой… Просто сказала. Может быть, я даже и пригласила бы его, если бы не…
— Если бы не кража?
— Получается, что так.
«Да, он профессионал, — подумала Нина, — за несколько минут, что я провела у него в кабинете, он вытянул из меня все, о чем я должна была бы молчать. Неужели все пропало? И почему я такая идиотка? Зачем я дала втянуть себя в этот разговор? И почему не сказала главного, того, ради чего пришла?»
— Что же получается, Нина Григорьевна? — сказал Залуцкий, — вы были знакомы с подследственным фактически несколько дней: прошлой зимой он жил у вас под лестницей, и вы давали ему поесть и даже лечили. Потом он исчез, и вам ничего точно не известно о его местонахождении весной и летом. И, наконец, он появился у вас, по вашим же собственным словам, в начале сентября, и у вас сложились приятельские отношения. Так? Настолько приятельские, что, когда произошла кража, у вас не возникло ни малейших сомнений в его причастности к ней? До такой степени, что вы даже поменяли замок? Ведь я вас правильно понял? — он говорил быстро, резко, вопросы задавал без пауз и все время пристально смотрел ей в глаза. — И, наконец, после кражи, то есть с конца сентября, вы ни разу его не видели? Так? Я правильно изложил? А сюда вы пришли, чтобы сообщить мне о его невиновности? Хотя я так и не понял, какие же основания у вас есть для того, чтобы…
— Я же сказала — это было недоразумение, — перебила его Нина.
— Что именно? Что именно вы называете недоразумением?
— То, что я ошибочно…
— Заподозрили его в совершении кражи? Это понятно. Но ведь и говорю о другом. Если тогда вы могли — и совершенно все равно, по каким причинам — заподозрить его в краже, то что теперь дает вам основание утверждать, что вы хорошо его знаете?…
— Да, вы правы, — устало сказала Нина, — все те основания, которые у меня были, наверное, ничего для вас не значат, и я сама в этом виновата. И не будем об этом говорить. Но должен же быть мотив. С какой стати ему убивать женщину, жену своего товарища, чей дом он охранял?
Залуцкий откинулся на спинку стула.
— Вам известно, что при обыске у него обнаружили драгоценности убитой?
— Я слышала об этом, но этого просто не может быть! Здесь какое-то недоразумение, поверьте мне.
— Верить, Нина Григорьевна, я могу только фактам. А факты в этом деле достаточно красноречивы.
— То есть вы считаете, что убил Юрганов? Убил женщину, чтобы взять ее… побрякушки?
— Я ничего не считаю, — Залуцкий начинал терять терпение. — Повторяю: его виновность, равным образом, как и невиновность, установит суд, а я лишь…
— Но ведь суд будет руководствоваться теми выводами, которые сделаете вы! А ведь вы даже не искали других возможных преступников.
— Почему же не искали? Искали. — Он замолчал и в упор взглянул на нее. — Искали, Нина Григорьевна, еще как искали. Но не нашли.
— А Салтыков? — выпалила она.
— Что — Салтыков?
— Вы проверяли Салтыкова? Ведь бывает, что…
— Нина Григорьевна, напрасно вы думаете, что мы тут сидим и дурака валяем.
Залуцкий сложил бумаги, лежащие на столе, и посмотрел на часы: весь его вид говорил о том, что визит окончен.
Нина встала.
— А сам Юрганов? — она торопилась узнать что-нибудь еще, потому что понимала: вряд ли он согласится встретиться с ней еще раз. — Ради Бога, он что-нибудь сказал по поводу этих драгоценностей? Он как-то объяснил, почему они оказались у него?
— Нина Григорьевна, мне очень жаль, но вы же знаете: существует тайна следствия, и я не могу до суда разглашать факты в интересах того же следствия. Кроме того, вы уж меня простите, но вы ему даже не родственница.
— У него нет родственников. И до него никому нет дела, — сказала Нина и неожиданно для себя расплакалась.
— Ну-у… — протянул Залуцкий, и Нине показалось, что в его голосе впервые послышались человеческие нотки, — это вы напрасно. И чтобы вы зря не плакали, я вам, так и быть, скажу. Ваш приятель Юрганов объяснил, что Людмила Салтыкова за неделю до убийства сама попросила его взять драгоценности. Что она якобы оставила в двери дачи записку с просьбой привезти их ей в Москву, и что он взял их по ее просьбе…
— Вот видите! — Нина посмотрела на него и вытерла слезы.
— Однако следствием установлено, — продолжал Залуцкий, покачав головой, — что ни в тот день, о котором говорит Юрганов, то есть за неделю до убийства, ни накануне, Салтыкова на дачу не приезжала. Более того: по утверждению нескольких свидетелей, драгоценности все это время были на ней, а никак не на даче. Так что, уважаемая Нина Григорьевна, напрасно вы так переживаете: в жизни бывает всякое. Может, когда-то ваш Юрганов и был порядочным человеком, но жизнь, как говорится, внесла свои коррективы. И ничего тут не попишешь. Так что идите домой и выкиньте все это из головы.
