Я прождал десять минут сверх того часа, а потом еще десять, потому что знал, что в двадцать минут пятого мать Чечилии отправляется в магазин, который был неподалеку и открывался полпятого, и Чечилия иногда дожидалась ее ухода, чтобы выйти. Но в четыре сорок совершенно неожиданно, так, словно мои мускулы сработали сами по себе, без участия мозга, я включил мотор и отъехал от дома. Правда, недалеко. У бара на углу я остановился, вышел и пошел звонить. «По-моему, она ушла, — неуверенно сказала мать, — я была на кухне и не могу сказать точно — может быть, пять минут назад, а может, и полчаса». Я выбежал в ярости из бара, сел в машину и на большой скорости проехал всю улицу, а потом объехал прилегающие к ней переулки, побывал даже на остановке, где Чечилия, как я знал, обычно ждала автобуса, но все безуспешно. По-видимому, мать ошиблась, и Чечилия вышла не пять и не тридцать минут назад, а только что, то есть перешагнула порог своего дома как раз в тот момент, когда я искал ее по прилегающим улицам, но, разумеется, это только в том случае, если на полпути она не повернула назад по какой– то неизвестной мне причине и сейчас была дома. Но мне не хотелось больше ловить ее по телефону, и я решил занять пост у дома Лучани. Актер жил в районе Париоли на улице Архимеда, узенькой и извилистой, петлявшей вокруг холма между двумя рядами современных домов. Я уже исследовал эту улицу накануне, не для того, чтобы кого-то выслеживать, а просто чтобы увидеть места, где Чечилия теперь так часто бывала, и мне казалось, что вроде бы напротив дома Лучани был бар, из которого будет, наверное, легко вести наблюдение. Я не ошибся: выйдя из машины, я оказался прямо перед баром; за витриной виднелись два или три столика; сидя за таким столиком, можно было, оставаясь незамеченным, наблюдать из-за бутылок и коробок с печеньем за домом напротив.
Я сел, заказал кофе и приступил к наблюдению — занятию, которое я уже ненавидел всей душой. Подъезд, окаймленный черным мрамором, выделялся на белом фасаде, как траурное объявление на газетной странице, но я обнаружил, что стоящая в витрине бутылка закрывает его почти наполовину. А ведь именно через эту половину, которая была мне не видна, Чечилия могла проскользнуть в дом и выскользнуть из него так, что я ничего не замечу. Я попытался чуть-чуть подвинуть стол, но тогда подъезд вообще исчезал из поля зрения, потому что его загораживала большая коробка английских бисквитов. Я подумал было, протянув руку, передвинуть бутылку, но понял, что сделать это, не возбудив подозрения бармена, невозможно. В конце концов я решил убрать досаждавший мне предмет, просто его купив. Было, правда, не исключено, что у бармена есть в запасе еще одна такая бутылка и он продаст мне не ту, что на витрине, но другого способа у меня не было. Я окликнул бармена:
— Я хотел бы купить вон ту бутылку.
Он сразу же подошел: молодой человек с грубым, очень худым и бледным лицом с характерной отметиной — заячьей губой, плохо замаскированной длинными черными усами. Он конфиденциально спросил густым низким голосом:
— Бутылку канадского виски?
— Да, ее.
Перегнувшись, он осторожно взял бутылку из витрины и уже сделал было движение, чтобы передвинуть на ее место другую, которая стояла рядом, но я поспешно и очень решительно сказал:
— Покажите-ка ее мне!
Слегка удивленный, он протянул мне бутылку, и я сделал вид, что углубился в ее изучение, и изучал очень долго, надеясь, что он забудет о пустом месте в витрине. К счастью, в этот момент вошел новый посетитель, и бармен, покинув меня, вернулся на свое место за стойкой. Через некоторое время он принес мне мой кофе, но другую бутылку на место той, которую отдал мне, так и не поставил. Я облегченно вздохнул и принялся наблюдать за подъездом, который сейчас был виден как на ладони.
Я рассчитывал, что Чечилия приедет автобусом, так как знал, что денег у нее нет, а кроме того, направляясь на свидание, она никогда не спешила. Автобусом до Париоли — это должно было занять минут двадцать. Но разумеется, все это в том случае, если Чечилия действительно вышла за минуту до моего звонка и действительно отправилась к Лучани. Я решил — по крайней мере в течение какого-то времени — считать эти предположения соответствующими действительности и без особого напряжения провел, не отрывая глаз от подъезда, двадцать минут.
Отсидев первые двадцать минут, я вытерпел еще десять, а затем выдвинул на свое рассмотрение дилемму: Чечилия либо приехала еще до меня (в этом не было ничего невозможного, так как я три раза застревал у семафора), либо не приехала вовсе. Что делать? Ждать, когда она выйдет, или уехать? Я был настолько уверен, что в этот день Чечилия должна быть у Лучани, что в конце концов решил подождать. Кроме всего прочего, думал я, если она приехала минут за пять до меня, мне оставалось ждать на тридцать пять минут меньше.
И тут словно бы для того, чтобы лишить меня и этого жалкого утешения, перед моими глазами неожиданно появилась мужская фигура в зеленом пальто. Мне почудилось в этой спине что-то знакомое, а когда мужчина начал переходить улицу, я окончательно узнал широкие плечи и крашеные, слишком светлые волосы: это был актер. Я видел, как он вошел в подъезд и исчез.
Стало быть, ожидание еще только начиналось. Чечилия приехала раньше и ждала актера внутри или не приезжала вовсе, но, чтобы удостовериться и в том, и в другом, я должен был сидеть тут Бог знает сколько времени. И тридцать минут, которые я уже прождал, прошли, значит, зря.
Я тут же заметил, что если ожидание у дома Чечилии было мучительным, то у дома Лучани оно стало еще ужаснее. Ведь, карауля Чечилию у ее дома, я, собственно, ждал, когда она кончит есть, или одеваться, или болтать с матерью — все вещи совершенно невинные, а вот сторожб ее у дома Лучани, я ждал, когда они кончат заниматься любовью. Таким образом, если час назад я страдал от пустого и неопределенного ожидания, которое не в силах было заполнить мое воображение, сейчас, когда я был уверен, что Чечилия у Лучани, я страдал от ожидания, следующего в своем развитии ритму полового акта. Не в пример тому, что было раньше, сейчас, посмотрев на часы, я мог по минутам рассчитать все, что происходит в квартире актера: вот сейчас Чечилия стягивает через голову свитер. Сейчас, голая, идет к кровати, залезает на нее, ложится. Сейчас она испытает первый оргазм — два-три судорожных движения живота, и она в изнеможении откидывается, запрокинув назад голову. Понятно, что все эти картины усиливали ощущение, что я не обладаю и никогда не обладал Чечилией, — до сих пор я обладал ею лишь постольку, поскольку обладал ее телом, а тело ее сейчас покоилось в объятиях Лучани.
С другой стороны, ощущение неуловимости Чечилии рождалось из того, что я не был уверен, что она действительно находится сейчас в квартире актера. В конце концов, вполне возможно, что сегодня, по какой-то неизвестной мне причине, они как раз не должны были встречаться. В таком случае все эти картины становились действительно плодом воображения типичного ревнивца, который на основе одной ошибочной детали выстраивает все здание своих предположений. Однако из этого вовсе не следовало, что Чечилия мне не изменяла; из этого следовало только, что она не изменяла мне сегодня.
