— Эта женщина ваша жена?
— Нет, я не женат. Речь идет об особе, к которой я привязан.
— То есть некоторые изыскания предматримониального свойства?
— Если хотите, пусть будет так.
Майор сделал жест, как бы говоря, что ни на чем больше не настаивает и я могу дальше в это не углубляться. Потом спросил:
— А что заставило вас предпринять эти изыскания?
Я посмотрел на майора. Для директора конторы, которая называлась «Сокол», у него было совсем неподходящее лицо, совершенно не соответствующее этому зоркому имени. Его глубоко посаженные, маленькие, потухшие, невыразительные глаза наводили на мысль не о соколе, а разве что о слепом зяблике. Я сказал с намеренной резкостью:
— У меня есть основания думать, что эта особа мне изменяет.
Было очевидно, что майор не переходит прямо к делу, и сущности очень простому, не потому, что не понимает, о чем идет речь, а потому, что хочет соблюсти декорум.
Он спросил:
— Эта особа замужем?
— Нет.
— А вы женаты?
— Я уже сказал, что не женат.
— Простите, я забыл. Так, значит, у вас создалось впечатление, что эта синьорина… Речь ведь идет о синьорине?
На это я не мог ничего возразить и нетерпеливо сказал:
— Допустим.
— Простите, я неточно поставил вопрос. Я просто хотел знать, идет ли речь о девушке, живущей в семье, или о женщине, живущей своим домом и на свои средства.
— О девушке, живущей в семье.
Тут он обронил загадочную фразу:
— Я так и думал.
Я не удержался и спросил:
— А почему вы так и думали?
— Именно от них больше всего хлопот. Очень юные девушки, лет восемнадцати — двадцати. Итак, у вас создалось впечатление, что синьорина вам изменяет…
—Да.
— Это самая распространенная причина. Простите, но девяносто из ста наших клиентов говорят то же самое. К сожалению, в семидесяти случаях из ста их подозрения обоснованны.
— Если они обоснованны, зачем они тогда обращаются в агентство?
— Чтобы удостовериться с математической точностью.
— И вы можете гарантировать такую точность?
Майор кивнул сочувственно и снисходительно.
— Послушайте, вы, наверное, считаете, что заниматься подобными изысканиями может всякий, даже само заинтересованное лицо, но это не так. Между сыском, проведенным любителем, и сыском агента такая же разница, как между анализом, который сделал дилетант на свой страх и риск, и тем, который выполнен сотрудником научной лаборатории. Чтобы выяснить, чем вы больны, куда вы пойдете — к шарлатану или в научную лабораторию с хорошей репутацией и признанную законом? Я думаю, вы обратитесь по второму адресу. Так вот, агентство «Сокол» и есть такая лаборатория — серьезная, с хорошей репутацией, признанная законом, — тут майор прервал свою речь, показав на диплом в рамке, висящий па стене у него над головой, — имеющая возможность научным путем добыть истину, в которой вы так нуждаетесь, и обеспечить полную достоверность информации.
— Иными словами, — спросил я, чтобы потянуть время, — вы доискиваетесь до истины?
— Всегда доискиваемся. Редчайший, почти небывалый случай, чтобы у клиента остались сомнения. У нас прекрасные агенты, заслуживающие полного доверия, почти все они бывшие карабинеры или страховые агенты, практически не бывает такого, чтобы им не удалось чего-нибудь выяснить.
— И как долго длится наблюдение?
Майор сделал типично конторский жест: переложил с места на место карандаш, обхватил рукой подбородок и посмотрел на меня своими маленькими, черными, тусклыми глазами.
— Я мог бы сказать, что две или три недели. Но я не хочу тянуть из вас деньги. Мы узнаем все за неделю. Если женщина кого-то любит, она встречается с ним не раз в неделю. Они видятся каждый день. Так что, если мы выясним, что особа, находящаяся под наблюдением, каждый день или несколько раз в день видится с таким-то мужчиной, в руках у клиента окажутся доказательства, которые ему нужны. Разумеется, если клиент решит, что этого недостаточно, мы можем провести добавочные исследования, копнув еще глубже.
— Что значит «глубже»?
— Но простите, как можно сказать об этом заранее? Нужно ведь знать, о чем идет речь. Однако будьте уверены: недели совершенно достаточно. Прошу не обижаться, но ваш случай самый распространенный.
— Почему распространенный?
— Он самый простой. Вы даже не представляете себе, с какими сложностями нам порой приходится сталкиваться. Значит, как я уже сказал, недели более чем достаточно.
Я ответил: «Я вас понял» и некоторое время молчал. Я думал о том, что майор, пользуясь своими пресловутыми научными методами, добудет мне истину, но думал также, что истина майора — это не моя истина. В конце концов я спросил:
— А каковы условия оплаты?
— Десять тысяч лир в день. И доплата по договоренности, если особа, за которой надо следить, ездит на машине, потому что в таком случае нашим агентам тоже придется пользоваться машиной.
Я сказал задумчиво:
— Она не ездит на машине, она ходит пешком.
— Тогда десять тысяч лир в день.
— И когда вы сможете начать?
— Прямо завтра. Вы оставьте мне все данные, я их рассмотрю, и завтра утром агент начнет наблюдение.
Тут я вдруг поднялся:
— Начнем через неделю. Этой особы сейчас нет в Риме, она вернется через неделю.
— Как вам угодно. — Майор Москони тоже поднялся. — Но если вы вдруг засомневались насчет цены, то можете навести справки и увидите, что другие агентства взяли бы не меньше.
Я ответил, что дело не в цене, и, повторяя, что вернусь через неделю, вышел.
Незаметно для себя, механически я вернулся в студию и принялся ждать Чечилию, потому что это был как раз один из тех двух-трех дней в неделю, когда мы виделись. С недавнего времени я стал страдать бессонницей по причине вечной тревоги, в которой находился из-за отношений с Чечилией. Засыпал я сразу же, как только ложился, но проходил час, и я просыпался, как будто меня толкнули. Проснувшись, я начинал неотступно думать о Чечилии и засыпал только под утро, чтобы проснуться в обычный час, то есть слишком рано. В течение дня мне случалось, поддавшись усталости, заснуть там, где меня сморил сон, и проспать тяжелым сном два или три часа. Так случилось и на этот раз. Шторы были опущены, спокойный, теплый желтый свет наполнял комнату. Я лег на диван, повернулся на бок и стал рассматривать белый холст, натянутый на подрамнике около окна.
Я подумал, что мой холст пуст оттого, что от меня ускользает реальность. То есть это было то же самое, что с Чечилией: когда я думал о ней, в голове у меня была пустота, потому что она все время ускользала от меня, не давала собой овладеть. И физический акт, посредством которого, как порой мне казалось, я овладевал ею, в сущности, то же самое, что порнографическая живопись Балестриери: это было не настоящее обладание, как то была ненастоящая живопись. И как в своих отношениях с Чечилией я разрывался между скукой и сексуальной одержимостью, так и в искусстве я колебался между плохой живописью и отказом от живописи. Вот я обратился в агентство «Сокол», чтобы узнать наконец о Чечилии что– то определенное, но ведь это было все равно что, решив вернуться к рисованию, начать вдруг изучать научный трактат о природе и составе материи! Мысли мои становились все сбивчивее: холст мой пуст, думал я, потому что от меня ускользала Чечилия, а голова — потому что от меня ускользала реальность. Реальность и Чечилия — два эти слова все глуше отдавались в моем сознании: я смутно чувствовал, что в моих взаимоотношениях с тем и другим есть нечто общее, и мне даже показалось, что я понял, что это такое — общим была моя мания обладания. Мои взаимоотношения с Чечилией и реальностью кончались крахом, потому что именно обладание и оказывалось невозможным. Думая обо всем этом, я в конце концов устал и заснул.
