Этих слов оказывается вполне достаточно, чтобы я освободился от "него" с такой же легкостью и быстротой, с какими недавно "он" освободился от меня. Я спрашиваю ее: — Ты хочешь умереть? — Да.
— Как же так? Ведь ты сама говорила, что счастлива, потому что у тебя есть твоя дочка, твоя работа, твои внутренние фильмы? — Да, говорила. Все верно. Но одновременно я хочу умереть.
— Действительно хочешь? — Действительно.
Разговор возобновляется. Мои руки по-прежнему застыли на шее Ирены, но уже не сжимают ее. Теперь говорю я: "он" окончательно выведен из игры и приговорен к молчанию.
Тихим голосом Ирена повторяет: — Убей меня.
— Я и впрямь чуть было тебя не задушил.
— Я догадалась.
— Теперь у меня ничего не выйдет. Перекипел.
— А может, получится? Сожми еще разок, покрепче: обещаю, что не буду отбиваться.
— Нет, слава богу, все кончено.
— Прошу тебя.
— Не-ет.
— Ну, не хочешь убивать, так хотя бы слезь: ты такой тяжелый — сил нет.
Слезаю, Ирена как ни в чем не бывало садится в прежнюю позу, берет стакан и снова становится секретаршей посольства, принимающей у себя знакомого. Сажусь на диван напротив нее и после короткой паузы соглашаюсь.
— Ладно, так и быть — пользуйся всей этой историей про подарок, делай что хочешь.
Как всегда насмешливо и бесцеремонно, Ирена выпаливает с наигранной заботливостью: — Правда? Нет, серьезно? Ты разрешаешь? — Повторяю, можешь делать с этой небылицей все, что тебе заблагорассудится. И прости за то, что я на тебя навалился. Я как подумал, что меня ждет, так прямо уже ничего не соображал.
— Вовсе ты на меня не наваливался: ты пытался меня убить. А это не одно и то же. Если бы ты просто навалился, уж я бы сумела тебя отшить.
— Влюбленного в тебя мужчину ты отталкиваешь, а убийцу, готового тебя придушить, принимаешь без особых возражений. Разве не так? Отпивая маленькими глотками из стакана, она поднимает на меня глаза и кивает головой в знак согласия.
IX
Травмирован!
Внезапно просыпаюсь с чувством, что я не один. И точно: сажусь в постели, смотрю перед собой — здрасьте вам, "он" уж тут как тут, расположился в кресле у самой кровати. Явно в приподнятом настроении, судя хотя бы по размерам. В то же время в "его" позе нет ничего вызывающего или неприличного. Воспитанно и вполне пристойно "он" вытянулся, откинул головку на спинку кресла, с благодушным видом, как после сытного ужина. Толстая лиловая вена, обвиваясь вокруг "его" шеи наподобие галстука, создает впечатление, будто "он" одет. Впрочем, окутавший комнату полумрак не позволяет разглядеть "его" досконально. Я скорее лишь угадываю смутные очертания сидящего, который странным образом напоминает огромного осьминога в колпаке, примостившегося на собственных щупальцах.
Весьма сухо, как бы между прочим, "он" роняет: "- Я вообще-то попрощаться пришел. Ты своего добился. Я ухожу. Так что тебе больше не придется жаловаться на меня. По той простой причине, что меня уже не будет".
При этих словах я испытываю чувство невыразимой горечи и даже начинаю чего-то бояться. Но стараюсь этого не показывать и говорю себе, что главное в таких случаях — сохранять спокойствие.
"— Сам виноват, если я на тебя жаловался, — замечаю я словно в шутку. — Нечего было дурака валять. Вот и сейчас: явился чин по чину, а ведешь себя… Ну скажи, разве в таком виде принято показываться? Смотрите, мол, все, какой я: стою дыбом, сам себя готов переплюнуть. Просто неловко за тебя.
— А иначе я и не могу, — отвечает "он" упавшим голосом. — Я или такой, или вообще никакой. Если ты упрекаешь меня в похоти, так это единственная форма моего существования. Без нее я ничто.
— Увы! — Ты хотел бы, чтобы страсть выглядела пресыщенной, — чепуха. Мне незнакомо это чувство. Насытиться для меня все равно что превратиться в ничто. Пока есть я, нет сытости. Пока есть сытость, нет меня".
Немного помолчав, "он" продолжает, уже не так доверительно: "- Короче говоря, я пришел проститься. Может, хочешь мне что-нибудь сказать?" Чувство острого разочарования и все нарастающего страха не покидает меня. Однако я по-прежнему стараюсь скрыть его и небрежно бросаю: "- Да куда ты пойдешь? Неужели не понимаешь, что без меня ты как слепой котенок? Кому ты нужен, кто тебя возьмет? — Как бы не так. Именно без тебя я наконец-то выйду из полосы неудач и стану тем, кем являюсь на самом деле. Тогда меня уже не будут сдерживать разные ограничения, присущие твоей тонкой натуре. Подумать только, до чего я с тобой дошел: украдкой листаю журналы для мужчин! Хватит! Ухожу! Меня ждет полнокровная жизнь.
— Ой, не надо! Полнокровная жизнь! Нечего мне лапшу на уши вешать. Ты уходишь от меня, чтобы навязаться кому-нибудь посговорчивее, кто стал бы сносить твои выкрутасы. Вроде этой гнусной скотины Кутики.
— Кутики?! Ну вот еще! Я выбираю не между тобой и Кутикой, а между тобой и… космосом.
— Снова-здорово! Знаем мы эти разговоры.
— Были разговоры, да прошли. А это — чистая правда.
— Ну и в чем она, по-твоему? — В том, что не я нуждаюсь в тебе, как ты возомнил, а ты во мне. В том, что не ты сделал мне великое одолжение и приютил меня, а, наоборот, я снизошел до жизни с тобой. В том, что, как ни крути, а вся твоя хваленая индивидуальность — сущая пытка для меня, прокрустово ложе, сплошные передряги да проколы. Ладно бы ты хоть ценил мою жертву, уж я бы как-нибудь стерпел все тяготы совместной жизни с тобой. Так нет, ты не только не ценишь моей жертвы, но и обвиняешь меня в самоуправстве. Мало того, еще и обзываешься: выдумал кучу заумных названий и рад. Я у него, видишь ли, и потаскун, и барахольщик, и выскочка, и садист, и мазохист, и онанист, и гомосексуалист, и старушками не брезгую, и черт знает что еще. Нет уж, хватит с меня. Я ухожу, возвращаюсь в космос, да-да, именно в космос. Мне нечего стыдиться, ибо космос и есть самое подходящее для меня место.
— Ни в какой космос ты не вернешься, ты отправишься к Кутике.
— Все ясно. Ты неисправим. Я ему космос, а он мне — Кутику. Ну как тут оставаться? Прощай".
С этими словами "он" пытается встать, но из-за своего особенного сложения съезжает на пол; на моих глазах этот огромный, обезглавленный ствол перекатывается, подобно безногому нищему на тележке. Неожиданно, видя такую "его" решимость, я не выдерживаю: горечь и страх берут надо мной верх, и я кричу: "- Нет, не бросай меня, не уходи! Останься, обещаю, что отныне я буду выполнять любое твое желание. Только останься. Без тебя мне не жизнь. Останься, ради всего святого, не уходи!" "Он" не сразу отзывается на мои мольбы. Не двигаясь, "он" словно наблюдает за мной с насмешливо-презрительным довольством победителя. Наконец "он" говорит: "- Значит, впредь ты действительно будешь кротким, сговорчивым и послушным? — Клянусь тебе.
— А ты хотя бы знаешь, чего я хочу? — Знаю, то есть нет. Скажи, чего ты хочешь.
