До первого звонка был еще час или около того, и для вас это было, как обратный отсчет, который с каждой минутой делал ожидание, и без того тревожное, еще более невыносимым.
— Как я выгляжу? — спросила она, одновременно поправляя тебе непослушную прядь.
Она покрутилась вокруг себя и выжидательно посмотрела.
— Ты как всегда великолепна, — вздохнул ты. — И не забивай себе голову. Все будет хорошо.
— Мне немного страшно, — призналась она, напряженная, закрывая ящичек для бижутерии с рассеянным видом.
Ты широко улыбнулся:
— Не нужно бояться. Спустишься со мной? Завтрак уже на столе.
Ты направился к лестнице, а мама опять принялась звать вас:
— Джонни!
Ты остановился и повернулся к ней.
— Ты не поцелуешь меня, — спросила она, почти стесняясь, — прежде чем мы выйдем отсюда?
— Господи, ну, конечно, — поспешил ответить ты и привлек ее к себе.
Вы целовались страстно, будто хотели утолить жажду быть вместе на все то время, что придется провести порознь. И даже когда мать перестала звать вас, ты все еще не выпускал ее из объятий, будто хотел бросить вызов времени, которое так неумолимо бежало прочь.
— Все будет замечательно, — шептал ты, ободряя ее. — Ничего не бойся. Вот увидишь, ты почувствуешь себя в своей тарелке, ты легко найдешь друзей, и все будет хорошо. В конце концов, что тебе за дело? Как бы плохо ни было, тебе надо просто перетерпеть несколько утренних часов!
Ты пытался приободрить ее, она всхлипнула. Вероятно, это был ее ответ.
Мама вызвалась подвезти вас до школы. Вы оба сидели на заднем сиденье, каждый глядя в свое окно, и ты чувствовал, как рука Сельваджи лежит на твоей. Ты сжал ее руку, чтобы придать ей силы и уверенности, и тебе показалось, что она успокоилась.
Некоторое время спустя вы остановились напротив старинного здания, перед которым уже роилась куча студентов. Они смеялись, разговаривали, делились на группы, зажигали и гасили сигареты в ожидании звонка.
— Иди, Сельваджа, удачи тебе! — сказала мама с обычным боевым напором.
Твоя сестра бросила на тебя последний взгляд, ты улыбнулся ей в ответ. И она, кивнув на это немое ободрение и махнув маме рукой, перешла через дорогу, идя навстречу новой жизни.
Тебе казалось, что разговоры твоих друзей, в которых еще несколько месяцев назад ты с удовольствием принял бы участие, были не чем иным, как пустой, бессмысленной болтовней. Одно время тебя интересовали мотоциклы, девушки из параллельного класса, вечеринки и футбол, даже политика иногда. Куда все это ушло? Почему ничего не осталось? Любое слово, которое нельзя было связать с Сельваджей, становилось пустым бормотанием, на которое не стоило тратить время. «Что же это была за любовь?» — спрашивал ты себя, делая вид, что слушаешь напутственные выступления преподавателей. Тебе не было никакого дела до программы, которую надо было пройти до февраля.
Ты думал о Сельвадже, спрашивал себя, что она чувствовала в этот момент, что делала, нравилось ли ей в новом классе. Ты полагал, что нравилось, ты представлял ее окруженной новыми товарищами, которые ее еще не знали и с любопытством рассматривали, делая комплименты или восхищаясь ее ожерельем, которе ты ей подарил. «В самом деле, — говорил ты сам себе, — не было причины беспокоиться о ней: в новой школе не было ничего опасного. И к тому же, разве такую, как она, можно было не полюбить?»
На перемене ты вышел во двор школы, где студенты собирались обычно, чтобы покурить. Ты зажег свою «Camel light» (отличное все-таки изобретение — никотин) и сделал первую затяжку, когда твой сотовый в заднем кармане джинсов стал подавать признаки жизни.
— Привет, любимый, — в трубке раздался голос Сельваджи, немного выводя тебя из равновесия. — Как дела?
— У меня — ничего. А у тебя?
— Тоже. Наверное. Ничего не случилось, ни ужасного, ни замечательного. Обычный школьный день, как и всегда. Я расскажу тебе дома, не переживай за меня, о’кей?
— Хорошо, — сказал ты, улыбаясь от удовольствия, даже не замечая этого.
— Ты куришь, верно? — спросила она весело. — Зачем ты куришь?
— Откуда ты знаешь, что я сейчас делаю?
— Слышно по голосу, знаешь. Курить вредно.
— А не вредно хотеть говорить тебе каждую секунду, что я люблю тебя?
Она засмеялась, польщенная, и в этот момент прозвенел звонок.
— Увидимся после. Люблю тебя, пока, — заспешила она, и ты услышал, как она чмокнула в трубку.
— Пока. Я тоже люблю тебя. Не забывай об этом!
На лестнице ты ловил вопросительные взгляды друзей, но тебя это не удивляло, ты предполагал, что как минимум половина из них уже заметила перемены в тебе.
— Вот почему этим летом ты исчез, — сказал Наутилус. — Ты был слишком занят. Кто бы мог подумать, Джови снова влюбился, после ужасного разрыва с Киккой!
— Ага, — кивнул ты, напуская побольше таинственности. — Очень может статься. Да. Почему бы и нет?
— У тебя вид, как у кретина. Ты кажешься еще больше сардиной в масле, чем обычно.
— А, сардины в масле. Благородные консервы. Любите их. Они лучшие.
— Наутилус их любит. Чем еще заниматься двадцать тысяч лье под водой?
— Да уж, — засмеялся ты и по-дружески ткнул его в плечо. — Что за подводная лодка, черт!
Она знала, что ты должен был ждать ее у выхода. Тебе не терпелось увидеть ее, расспросить обо всем, узнать, как она. В автобусе был сущий ад, к тому же он опоздал, но ничто не могло сломить твой энтузиазм. В час сорок автобус наконец-то подъехал к воротам школы, ты сошел и увидел ее, увлеченно беседующую с парой девушек. Как только она тебя заметила, прервала разговор и улыбнулась тебе. Ты помахал ей рукой и подошел к их группе.
— Эй, — сказал ты, всеми силами сдерживаясь, чтобы не поцеловать ее.
Хоть никто тебя и не знал, ты не мог рисковать. Ваши отношения по-прежнему оставались запрещенными, чем меньше людей знало о них, тем было лучше.
В две секунды ты познакомился с Людовикой, Элизабеттой и Мартиной. Ты не очень-то внимательно слушал, потому что знал, что через минуту все равно забудешь их имена. Сельваджа представила тебя просто как Джонни, не вдаваясь в подробности. Она не сказала, что ты ее брат-двойняшка, и не стала врать, что ты ее бойфренд. Ты был просто Джонни, и баста! Похоже, девушки должны были сами предположить, кто ты на самом деле. Одна заметила бы ваше физическое сходство и догадалась бы, что вы брат и сестра. Другая, заметив, как вы обнимаетесь, приняла бы тебя за ее бойфренда. Твоя сестра поступила очень хитро. Никто не стал бы возмущаться или показывать на вас пальцем, как на монстров, за то, что вы любили друг друга, никто не рискнул бы делать предположения о характере ваших отношений. А то, что тебя на самом деле звали не Джонни, — это была лишь незначительная деталь.
