Постоянно занятые на работе, они сводили общение с детьми к дежурным фразам типа: «В котором часу ты вернешься домой в субботу?» Ты видел это на примере отца: ваши отношения всегда отличались вежливым и непреодолимым, как стена, молчанием, а теперь и на примере матери, вечно отсутствующей, судя по словам Сельваджи.
В глубине души ты знал, что за внешней привычной вежливостью, с которой вы обращались друг к другу в течение дня, скрывалась пропасть, полная обид и разочарований. Похоже, среди молодых людей были раздосадованные, но верящие в то, что со временем все могло стать лучше, — ты, например, и те, что были обижены насмерть и в душе не испытывали ничего, кроме безропотного подчинения своей участи, — вроде Сельваджи. В это было трудно поверить. Разве похоже это было на твою сестру, которую ты любил до безумия и про которую до этого момента мог сказать с уверенностью: «Она живет полной жизнью». Вот именно. Она выживала под видом послушной дочки, теперь ты это отчетливо понимал. Благоразумная, с хорошими манерами, на первый взгляд покорная и в некотором смысле идеальная во всех отношениях. Но когда она пыталась жить по-настоящему — она становилась другой, она порождала вокруг себя всепоглощающее пламя.
Ты был удивлен и крайне раздосадован, догадавшись наконец, о чем она думала. И в то же мгновение тебя охватило отчаяние от сознания того, что она пыталась внушить тебе: ваша любовь — самое важное, что могло только случиться в твоей жизни, — есть не что иное, как простая реакция на глубокий душевный дискомфорт.
— Если ты действительно думаешь, что наша любовь возникла не от нас самих, — сказал ты, — предупреждаю тебя, сестричка, я покончу с собой. И если ты полагаешь, что наша любовь — это всего лишь мания, от которой нам только хуже, ты берешь на себя такую ответственность, которую лучше не брать никогда.
Она встрепенулась, привлекла тебя к себе и поцеловала. Ваши лица были всего на расстоянии ладони, когда она сказала:
— Если бы я знала, что ты испугаешься, если бы представила только, что тебе не хватит смелости, я бы в жизни не стала заводить подобные разговоры.
Она засмеялась, и ее дыхание смешалось с твоим.
— Ты думаешь, мы теперь вместе только потому, что одержимы? — спросил ты ее едва заметным шепотом, будто не хотел, чтобы она услышала. — Ведь это не так, я действительно люблю тебя, — поспешил ты добавить.
— И я тоже.
— Но тогда почему мы задаем себе эти вопросы, милая?
— Не знаю. В последнее время я чувствую себя как-то неуверенно. Боюсь. Чем больше мы проводим время вместе, тем больше мы изолируемся от мира. Все так, но эта отдаленность не тяготит меня, потому что без тебя я не смогла бы жить. — При этих словах ее лицо осветилось радостью. — Я начинаю понимать сущность нашей любви. Это что-то, что сильнее нас, чему мы оба подчинены и что снова и снова сводит нас вместе.
Слушая ее, ты точно знал, что она испытывает. Это состояние души должно было походить на то огромное счастье, которое переполняло тебя с того самого дня, когда ты впервые увидел ее. О мой дорогой Джованни, что еще ты мог сделать теперь, когда узнал, что она чувствовала то же, что и ты? Да ничего, кроме как наклониться к ней и поцеловать так, будто хотел провести весь остаток жизни, не отрываясь от ее губ.
50
Ваша любовь была нерушимой цепью, сковавшей вас навечно. Правда, с цепью обычно ассоциируют понятие тюрьмы, но для вас она стала символом глубоких и крепких чувств.
Одержимость, конечно, но трогательная.
Ты думал о своей сестре днями напролет. В эти первые недели нового учебного года ты не делал ничего другого, а только вздыхал, томимый желанием, и лелеял свою любовь к ней. Когда вы расставались, то звонили друг другу на сотовый, стараясь под любым предлогом выйти из аудитории. И что же вы говорили друг другу? Да ничего, ты же знаешь. Ты скучал по ней. Она был нужна тебе как воздух. Ты был готов расплакаться от того, что рядом с тобой за партой сидел Паранойя, а не она.
Ты то и дело открывал портмоне, где хранил римскую фотографию, на которой был запечатлен ваш поцелуй. Вы отпечатали только ее. Ты рассматривал это фото до бесконечности, пока твоя душа не насыщалась воспоминанием. Ты прикладывал ее к губам и, как священную иконку, аккуратно прятал обратно в портмоне, подальше от слишком любопытных взглядов окружающих.
Потом вы оставались дома. Чаще всего одни, поскольку ваши родители редко возвращались к обеду. Прежде всего, вы принимали душ, занимались любовью и только потом спускались вниз, в кухню, чтобы перекусить немного. Ровно столько, сколько требовал ваш организм, потому что там, где была любовь, не нужны были ни еда, ни питье, и ничто другое. Вашей единственной реальной потребностью было восполнить украденное утром время, жестокие часы ожидания.
К четырем часам вы возвращались на Землю и решали, как провести остаток дня. Обычно по вторникам и четвергам, после того как ты отвозил Сельваджу на занятия художественной гимнастикой, ты шел в бассейн, чтобы занять время, которое вы не могли проводить вместе. Оставшиеся же дни недели были всецело в вашем распоряжении. Ты никогда не видел, как она тренируется, но ждал с нетерпением ее выступление в октябре.
Суббота и воскресенье были только для вас: вы вместе занимались шоппингом, ходили в любимые кафе в центре города или прогуливались после киносеанса.
Говорить милые глупости или обсуждать ужасные книги, сидя на скамейке в парке, было так здорово.
Целоваться под портиком было еще лучше.
Как-то вечером, после ужина (помнишь, в самый что ни на есть обычный четверг) — Сельваджа поднялась к себе в комнату под предлогом учебы. Ты проследил за ней краем глаза, заинтересовавшись, но ничего не сказал и остался в гостиной смотреть телевизор в ожидании, когда родители отправятся на боковую. Когда дверь в их спальню закрылась, ты пошел наверх. Коридор не был освещен. Ты тихонько постучал в дверь ее комнаты и подождал. Потом ты услышал шорох и понял, что Сельваджа встала, чтобы открыть тебе, неожиданному, но приятному гостю.
— Привет, — улыбнулась она тебе, приглашая войти.
Она села за стол и снова принялась штудировать учебник. Тебе же совсем не хотелось спать, всего-то половина первого, так что ты стал с любопытством рассматривать ее вещи в ящичке комода. Ты прочел короткую главу какой-то книги, которая тебе совсем не понравилась, и, в конце концов, понял, что тебе абсолютно нечего делать.
Ты откашлялся, напоминая о своем присутствии, и она засмеялась. Уже какое-то время она наблюдала за тобой, позволяя тебе копаться в ее вещах.
— Тебе еще много учить? — спросил ты, в надежде на долгожданные ласки.
— Порядочно. Социологию. Но мне совсем не хочется. Так что я лучше побуду с тобой, — сказала она, садясь на край кровати в своем милом шелковом халатике с атласной отделкой.
— Согласен, — сказал ты, прежде чем утонуть в шестисоттысячном, наверное, объятии с начала перемирия.
