Но… силы Небесные! Чем дальше звучала музыка и чем внимательнее ты прислушивался к словам, тем отчетливее вставала перед тобой ужасная реальность и ее непреодолимая сила. Эта песня говорила о глубокой и искренней любви, точь-в-точь выражая чувства, которые ты испытывал к Сельвадже. Мысль о твоей безмерной и все же запретной любви была все настойчивее, вызывая ностальгию и тоску, которыми песня была насыщена до предела. Теперь ты понимал, что она выбрала ее специально для тебя, это было лестно, конечно, но в то же время вызывало такую отчаянную боль, будто открывалась едва затянувшаяся рана, которую ты некоторое время пытался не замечать. «Потому что Маргарита — это все, — говорилось в песне, — она — мое безумие».
О, ты прекрасно знал, кто была твоя Маргарита, такой дорогой твоему сердцу и такой любимый цветок, хотя и запрещенный для тебя Богом и людьми. Да, Богом и людьми запрещенный, и именно поэтому — сам бы ты не смог постичь этот пассаж, это недостающее звено — еще более желанный.
Сельваджа была всем твоим миром, обратной стороной твоей души, твоего сердца, предназначенная слиться с тобой в одной крови, в одной плоти, в одно-единственное существо. Твое безумие звалось ее именем, поскольку не было минуты, увы, когда душа твоя не желала бы воссоединиться с ней, и ты не мечтал бы о том счастливом дне, когда вы были бы только любовниками, а не двойняшками, и не было бы разницы, сколько у вас общих хромосом! Отчего бы Богу, который и есть любовь, придавать значение тому, что ты ее брат, если она любила тебя?
Когда музыка стихла, неподвижная, со скрещенными в самообъятии руками, Сельваджа подождала секунду и затем поднялась на ноги перед лицом молчаливого и ошарашенного партера, прежде чем взрыв аплодисментов потряс Дворец спорта. Она кланялась в знак благодарности. Только тогда с удивлением ты обнаружил, что плакал, сам того не замечая. Ты не мог поверить, что растрогался до такой степени, тебе казалось это смешным, абсурдным и даже не достойным мужчины.
Ты видел ее там, в центре ковра, тоже растрогавшуюся. Вместо того, чтобы уйти в раздевалку, она подошла к тебе и в порыве обняла, не говоря ни слова.
— Ты была лучше всех, любовь моя, лучше всех, — шепнул ты ей на ухо.
Она еще дышала ртом от перенесенной нагрузки, это было так трогательно! И в то время как она освобождалась от твоих объятий, вы посмотрели друг другу в глаза, и ты заметил в них твою же боль и те же слезы. Быстрым движением ты вытер их, прежде чем ваши родители пришли за своей порцией объятий и поздравлений.
Затем девушка, которую ты так любил, исчезла в раздевалке, оставив после себя тонкий аромат парфюма, лишь слегка разбавленный запахом женского пота, который — помнишь? — сводил тебя с ума, мой дорогой Джованни. Того самого запаха, который исходил от ее тела, когда вы занимались любовью.
53
Как ты ни надеялся, Сельваджа не изменилась даже в силу своей любви к тебе. Ослепленный блаженством первых недель, прожитых совместно, как настоящая пара, ты поддался иллюзии, что она стала другой. Но твоя сестра была все той же неисправимой плутовкой, а ты — прежним подкаблучником, рабом и безумцем, который выполнял все ее желания и приказы.
Очередной случай представился в пятницу.
Вернувшись домой из школы, вы приготовили плоские спагетти с песто[46], и получилось очень неплохо. Вы уже собирались садиться за стол, когда она завела необычный разговор:
— Завтра суббота, во второй половине дня я встречаюсь с подругами.
Вот такое прямое, одностороннее заявление без предупреждения. Спагетти, которые ты собирался отправить в рот, так и остались в тарелке. Ты был против, и тебе казалось излишним объяснять, почему: ты не выносил короткие часы разлуки в школе, куда уж там оставаться целый субботний вечер без нее. Ты воспринял это как оскорбление.
Впрочем, нет ничего необычного, сказал ты сам себе, в том, что она хотела побыть в женской компании, поболтать с подругами, которые выслушали бы ее и дали совет. Правда, сам ты изо всех сил старался, чтобы ей было комфортно, выслушивал и пытался понять ее проблемы, но женская интуиция в иных случаях все-таки была продуктивнее всех твоих потуг.
И все-таки ты колебался.
— Отлично! — вырвалось у тебя. — И куда вы собрались?
— Прошвырнемся по центру. В магазинах будет полно всякого интересного народу.
Она сказала это так спокойно, будто в этом и впрямь не было ничего странного. Очень хорошо. С такой же небрежностью ты выложил ей собственные планы:
— Что ж, я уверен, ты не будешь против, если я тоже прошвырнусь куда-нибудь с моими друзьями.
— Да, я буду против.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы ты встречался с твоими друзьями. Разве ты не говорил, что любишь меня?
— Ну, то, что я намерен встречаться с ними, еще не значит, что я тебя не люблю.
— Разве в твоей жизни не должна быть только я?
— Что за разговор?! Тогда я тоже должен был бы воспротивиться твоим выходам с подругами, но я же этого не делаю. Хотя мне это стоит немалых усилий, больше, чем ты думаешь!
— Но в моей жзини, дорогой, ты не единственный. В то время как ты всегда заявлял, что никого, кроме меня, у тебя нет. Я тебя цитирую.
В ответ ты рассмеялся. Ей надо было учиться на адвоката, это уж точно. Твоя любезная обожала вытаскивать из магического цилиндра всякие придирки и придумывать потайные оговорки, как заправский юрист.
— Советую тебе принять во внимание, что мне тоже не нравится, что в субботу вечером ты выходишь без меня. Однако, если ты этого хочешь, я же не протестую. Послушай. Тебе не кажется, что это неравноправное решение?
И все было сказано с абсолютным спокойствием, полный контроль над собой, никаких срывов в голосе, ни раздраженных жестов, ничего. Господи, казалось, что это разговор старых добрых приятелей.
Но, что б вы знали, Сельваджа сказала:
— Не хочу, и хватит об этом.
Ты вынул сигарету из пачки «Camel lihgt», поднес ее к губам, встал из-за стола в поисках зажигалки, нашел ее, зажег сигарету и сделал затяжку. Тебе было весело, надо признать. Запрет, который Сельваджа пыталась тебе навязать, вовсе не раздражал тебя, напротив, забавлял. Она запрещала тебе встречаться с друзьями с такой дерзостью, что это даже доставляло тебе определенное удовольствие, хотя и умеренное.
— Ты ведь не думаешь, что там будут другие девушки, — выпалил ты, — и что меня может кто-то из них заинтересовать?
Исходя из предыдущего опыта, ты догадывался, что ее манеры диктата или злонравия, назови как угодно, зачастую были просто ширмой, предназначенной, чтобы защитить себя.
Но опять же, что б вы знали, Сельваджа ответила:
— Нет конечно! Шутишь? И потом, даже если и так, что в этом такого? Отчего тебе лезут в голову такие мысли?
Все это было сказано с опущенными глазами и алым румянцем на щеках.
