Ты всячески старался помочь ей, когда это было возможно, но Сельваджа, как и следовало ожидать, раздражалась, даже если ты просто предлагал ей руку, чтобы встать со стула. Ты стал подозревать, что твоя постоянная забота действительно заставляла ее чувствовать себя униженной. В общем, не просто было понять, как себя вести с ней.
Но спустя неделю кое-что прояснилось, кстати, весьма вовремя, потому что за эту неделю ваши отношения по твоей вине, в силу многочисленных недопониманий, ухудшились. В тот день ты помогал ей выйти из машины, когда один из костылей застрял между дверцей и кузовом автомобиля, причем казалось, что это было сделано нарочно. Она отказалась от твоей помощи со словами, которые задели тебя:
— Я и так знаю, что у меня не все в порядке, поэтому, будь любезен, не напоминай мне об этом каждую минуту.
Проанализировав свое поведение, ты стал воспринимать костыли как простое препятствие. Если хорошенько подумать, это мог быть тот самый случай, который сблизил бы вас еще больше. День за днем ты учился помогать ей так, чтобы это не бросалось в глаза. Незаметными жестами ты убирал возможные препятствия с ее пути, следил за выражением своего лица, чтобы не казаться побитой собакой, как это было до сих пор, напротив, старался делать все с легкой галантностью, что ей всегда нравилось. Ну а то, что она платила тебе за это жаркими поцелуями, воодушевляло тебя на новые достижения. Были вещи, которые ты заранее подготавливал, чтобы в нужный момент они оказались кстати, как, например, отогнутый угол одеяла с простынью, когда наступало время ложиться в постель, или стул, расположенный таким образом, чтобы с минимальными усилиями положить на него то, чему не находилось места на ночной тумбочке.
Что касается интимной стороны, с определенной осторожностью, будучи немного стесненными в движениях, вам все равно удавалось заниматься любовью. Именно этот аспект сблизил вас еще больше, особенно в первый раз, когда, несмотря на все помехи, вы занялись сексом. Глядя ей в глаза в момент близости, в твоей голове прояснилось очень многое из того, что до сих пор было покрыто мраком. Тебе показалось, будто ты поднялся на новую ступень по лестнице, ведущей к подлинной любви.
Любовь — это не целовать девушку на мосту, не держать ее за руку у всех на глазах. Настоящая любовь возникала перед лицом препятствий, больших или малых, которые надо было преодолевать вместе, раз за разом переживая необходимую алхимическую метаморфозу.
Ты научился уважать ее состояние, и это позволило вам достигнуть нового и более осознанного равновесия и получать от этого взаимное удовольствие: она чувствовала, что ее понимают, а ты был уверен, что сможешь поддержать ее в неблагоприятных ситуациях. Надо было становиться сильнее и вместе преодолевать их. Даже если она капризничала и требовалось не меньше четверти часа, чтобы снять с нее брюки всякий раз, как вас обуревала жажда любви, не причиняя при этом боли.
— Наверное, мне стоило бы попросить тебя чаще носить юбки, — говорил ты, колкий и трогательный, как никто другой.
57
Вы сидели на диване в гостиной, каждый занимаясь своим делом, ты читал газету, а она листала старый номер «Vanity Fair». Неожиданно она обратилась к тебе самым приветливым тоном:
— Джонни! Милый!
Не отрываясь от газеты, ты ответил ей, промурлыкав что-то и поцеловав в голову.
— На следующей неделе твои соревнования по плаванию.
Ты кивнул, не придавая значения едкому тону, с которым это было сказано, потому что в ее словах, казалось, не было никакой ловушки.
— И ты выиграешь, — сказала она.
— Надеюсь, но почему ты говоришь об этом? — спросил ты, глядя на нее.
— Ты не должен участвовать в этих соревнованиях.
Ты оторвался от «La Gazzetta dello Sport» и уставился на нее, обнаружив на ее лице выражение твердой решимости.
— То есть как?
— Откажись от соревнований. Я не хочу, чтобы ты принимал в них участие.
— Что это значит?
— Не хочу, Джон-Джонни. Не хочу, и баста. Считай, что это твоя жертва на алтарь любви.
Ты не знал, что ответить, ты даже не мог понять, что ты чувствовал в этот момент, гнев ли, разочарование или презрение, как тогда, когда у вас случались размолвки, во всяком случае ты был потрясен.
Это было что-то новенькое. Нелепая претензия.
С чего бы это, спрашивал ты сам себя, любить девушку, такую непохожую на других нормальных девчонок? Они хотя бы думали так же, как и ты. Они, по крайней мере, просили бы тебя победить и посвятить им твою победу. С какой стати отказ от победы должен был восприниматься как доказательство любви?
В первый момент ты предпочел ничего не отвечать и оставить все как есть. То, что ты любил Сельваджу, было очевидным, ни плавание, ни что-либо другое тут были ни при чем. Но так же очевидно было и то, что ни за что на свете ты не отказался бы от этих соревнований, о которых мечтал так долго. Она же поставила тебя перед совершенно неожиданным выбором. Смысл его был прост: или она, или плавание. Это было все равно, что сказать: или твоя душа, или мечты молодого спортсмена.
И все было сконструировано старой знакомой Сельваджей, холодной и неприступной, какой она всегда становилась в подобных ситуациях, так что ты начинал даже думать, не была ли она просто необъяснимой, непреклонной и расчетливой натурой. Ты не мог решить. Но еще труднее было объяснить себе это ее требование. Ты попытался найти его истоки в другом.
— То, что ты не можешь танцевать, — сказал ты, — не может быть причиной моего отказа от соревнований. Что толку в том, чтобы разрушить мою безобидную мечту?
Говоря по правде, ты не мог придумать никакого другого объяснения, кроме обычной зависти спортсменки, у которой временно рухнули как карточный домик собственные надежды на успех, в то время как твои твердо оставались на плаву.
— Так ты пойдешь или нет? — спросила она дрожащим голосом, в котором слышались мольба и в то же время твердость.
Она уже решила не извиняться за то, о чем просила тебя, не имея на то никакого права.
58
Ты мог бы блестяще выиграть соревнования и подарить той, которую любил, свою победу. Если бы ей этого было достаточно, ты никогда бы не уступил, что касалось плавания. Но то, что она шантажировала тебя таким подлым образом, вызывало у тебя чувство гнева, усиленное сознанием того, что она прекрасно понимала, как ты себя чувствовал, потому что сама испытывала такую же одержимость к своей обожаемой художественной гимнастике!
Обо всем этом ты думал в тысячный раз, сидя на лавке в раздевалке, ожидая своей очереди, чтобы доказать, прежде всего себе, а потом и остальным, на что ты способен.
За металлической дверью, выкрашенной в голубой цвет, был бассейн со своими приглушенными звуками и реверсивным эхом, влажным теплым воздухом и прозрачной неподвижной водой, в которой ты чувствовал себя великолепно, доведя до автоматизма упорным многолетним трудом отточенные движения. Ты был более чем конкурентоспособным.
