Наконец начался допрос.
Твоя мать вздохнула:
— Что-то из того, что сказала Сельваджа вчера вечером, должно быть правдой.
— На свете вообще много чего говорится, но не все — правда. Честно говоря, мама, я бы никогда не принял за чистую монету это ее излияние души. Она провалилась на соревнованиях и раздражается от вынужденного безделья.
— Она переживает, я понимаю. Но не говорит об этом со своей матерью. С тобой же, если я правильно поняла, она об этом говорила. Она сама тебе сказала или ты догадался? Похоже, я единственная ничего не знаю?
На мгновение ты взглянул на нее. Ты никак не мог решить, то ли она была больше раздосадована, то ли разочарована, то ли грустна. Она была подавлена. Твой нерешительный ответ прозвучал запоздало:
— Скоро все пройдет и она успокоится. Я знаю. Так и будет.
— Правда? Как ты можешь быть так уверен? — спросила она.
— Просто знаю, и все.
— Это она тебе сказала?
— Конечно. Мы об этом говорили.
— Хорошо, — сказала твоя мать. — Но почему она говорила только с тобой? Я больше не играю никакой роли?
— Играешь, это же очевидно, — сказал ты. — Но я ее брат, она доверяет мне.
— А что она знает о тебе?
— Много чего знает, — засмеялся ты. — Сельваджа — моя сестра, я тоже ей доверяю.
Вы уже почти подъехали к школе, когда мама сказала:
— И все-таки вы оба слишком приклеены друг к другу. Тебе не мешало бы отдалиться немного от нее, Джованни. Я действительно думаю, что эта близость не идет вам на благо.
Напряжение, от которого у тебя внутри все сжималось, выразилось в саркастической усмешке: «Господи, как она может говорить о нашем благе, если она нас совсем не знает?»
— Да, да, конечно, ты права, — отрезал ты побыстрее, пока «ровер» тормозил напротив школьных ворот.
На этот раз ты выкрутился. Можно было линять.
— Подожди, не уходи, — остановила тебя мама.
— Мама, я опаздываю. А школа очень важна для моего будущего. Ты как раз вчера это сказала, помнишь?
— Помоги мне с ней, Джованни.
— Тебе не нужна моя помощь. Ты наша мать. Мы оба не виноваты в том, что нас разлучили так надолго. Но подумай на досуге о том, что разделить нас еще раз было бы равносильно обдуманному преступлению, — заметил ты без преувеличения.
— Как бы там ни было… твой отец тоже говорит, что вы оба должны были бы больше времени проводить порознь.
— Но это «должны были бы» на самом деле «должны», не правда ли, мама? — съязвил ты и, не давая ей времени ответить, вышел из машины, обернувшись, чтобы еще раз с вызовом посмотреть ей в глаза.
«Только попробуйте забрать ее у меня, и вы даже не представляете, что я с вами сделаю», — хотелось тебе сказать. Однако ты ограничился тем, что с силой хлопнул дверцей и пошел навстречу новому, бесконечному, скучнейшему утру, гордясь собой и своей свободой.
Даже тишина твоей комнаты не могла сравниться с покоем, которого ты достигал, медитируя в школе, где одно скучное зрелище сменяло другое, и грусть-печаль тянула за собой горе-злосчастье. Ты думал о Сельвадже, думал о вас, о вашей матери и о будущем, которое вас ждало. Из диалога с мамой ты сделал несколько выводов. Во-первых, она тебя боялась. Во-вторых, она опасалась, что не сможет оторвать тебя от Сельваджи, что, вероятнее всего, приводило ее в ужас, особенно, если она подозревала, что ваш союз гораздо шире допустимого между братом и сестрой. Но она не могла этого знать наверняка!
Она боялась тебя потому, что поняла: как только ты и Сельваджа станете опорой друг другу, она будет разжалована из матерей, и вы больше не будете в ней нуждаться. Если бы тебе удалось отдалить от нее дочь, она никогда не смогла бы вернуть себе прежние позиции и ни за что на свете не смирилась бы с таким поражением. Тут вмешивалось чувство, которое могло принимать разные формы, но в данном случае звалось «гордость». Да, гордость. А в вашей семье всегда возникали затруднения с ее укрощением. Ваши родители были тому ослепительным примером.
63
И все же решение, которое вы приняли не далее как два часа назад, — стараться не выставлять себя слишком напоказ, чтобы не разжигать еще больше подозрения вашей матери, — казалось, не имело значения для Сельваджи, потому что тем же вечером она стала демонстрировать тебе свои чувства достаточно пылко прямо на глазах у ваших родителей. Ласки, улыбочки влюбленной девушки, как раз когда мама была в метре от вас, готовя ужин.
На следующее утро, например, ты снова обнаружил ее в своей постели. На этот раз мама сделал вид, что Сельваджи не существует. Она, конечно же, понимала, что твоя сестра просто провоцирует ее, это было ясно как божий день, и мама делала все, чтобы не поддаться. Теперь уже ты сделался яблоком раздора, и это, помимо того, что ставило тебя в неловкое положение, крайне тебя тревожило.
Мама всячески пыталась оторвать тебя от Сельваджи, уводя то ее от тебя по любому поводу, то тебя от нее. С другого конца веревки твоя сестра все больше тянула тебя к себе, прибегая к тысяче уловок. Ты стал практически предметом притязаний двух женщин, отравленных взаимной яростью. Отец воспринимал эту холодную войну с удивлением, спрашивая себя, а иногда и тебя, все ли хорошо, не происходит ли чего-то странного и тому подобное. Ты отвечал, что все идет как надо, своим чередом, даже напротив, все лучше и лучше, но он не понимал твоей иронии.
Худшее наступало к вечеру, но иногда вам удавалось вырваться на волю и поужинать где-нибудь вне дома, лишь бы не выносить маминых испепеляющих взглядов.
Как-то самым обычным сонливым вечером вы с Сельваджей сидели в гостиной и читали каждый свою книгу, ты, в который уже раз, — «Сержанта в снегах»[48] Марио Ригони Стерна, она — «Мадам Бовари», когда нерешительный голос вашей матери отвлек вас от чтения, и тень ее нависла над вами.
— Сельваджа, не пора ли нам поговорить?
Сельваджа ничего не ответила. Не подавая никаких признаков, что она слышала вопрос, она дочитала главу и только после этого с большой неохотой посмотрела на мать.
— Нет уж, спасибо, — сказала она.
На это мама лишь вздохнула с сожалением. В последние дни она стала вызывать у тебя жалость. Под ее настойчивыми попытками командовать вами скрывалось беспокойство, что ее дети чувствуют себя некомфортно. По сути, она поступала точно так же, как Сельваджа, когда боялась чего-то и прибегала к радикальным мерам. Она пыталась найти выход, пусть и самый ошибочный, стараясь разделить вас. Хоть вы и воспринимали ее как десницу власти, для нее же это был единственный способ избавиться от тревоги, которую вызывали у нее реальные подозрения на ваш слишком интимный сговор. И все же было ясно, что она даже не предполагала, насколько серьезнее на самом деле было происходящее между вами.
