И, словно в утешение, ветка ивы вдруг коснулась его щеки. Коснулась, будто погладила.
Владислав Сергеевич обхватил ствол ивы и, целуя ее острые, длинные, как пальцы, листья, зарыдал.
Он не помнил, сколько времени провел, обнимая прохладный бесчувственный ствол дерева. Это затянувшееся занятие прервала Китаева.
— Ну разве так можно, голубчик? — Вера Максимовна заботливо оторвала хмельного журналиста от ивы. — Ну разве можно так пить?
— Я всю-у-у жизнь задаю себе этот вопрос! — Кленский пьяно захныкал. — И знаете что? — Он вдруг резко обернулся к руководителю Общества юных археологов.
— Что?
— Знаете, что я думаю?
— Расскажите…
— Можно! Можно так пить! Вино — источник вдохновения!
— Вижу… я это ваше вдохновение.
Вера Максимовна укоризненно покачала головой:
— Обхватили дерево… «Как жену чужую». Вам нужно выспаться!
— Зачем спать, если потом опять пить? — хныкал Кленский.
— Логично, конечно, — Китаева вздохнула. — Но все-таки…
— Я несчастен. Как вы этого не понимаете? Оставьте меня в покое! — Кленский был неутешен.
— Хорошо, хорошо… — Вера Максимовна явно побаивалась теперь особенно перечить.
— Я буду искать ее! Я найду, я догоню. Я настигну… — бормотал журналист.
— Пьяному море по колено, голубчик, это верно.
Оттолкнув Китаеву, Кленский исчез среди зелени ив.
— Бедный Кленский… — Вера Максимовна проводила его сочувствующим вздохом. — Еще один сбрендил… Как написали бы в старинных романах: «несчастный весь дрожал»!
Сама Вера Максимовна держалась как скала. Не плела гирлянд, не обнажалась, не приручала ужиков и не опоясывалась ими. Никого не догоняла и ни от кого не убегала… Копала и копала.
Как немецкий турист-пенсионер в неизменно белоснежных носочках, с кислым выражением лица, — пунктуально, ровно в девять утра, появлялась она на раскопе. И добросовестно трудилась до двух пополудни. С перерывом на чай.
* * *
Вторые сутки Кленский бродил по лесу в поисках Виты. Невероятная звенящая жара днем, бархатносладостная теплая ночь…
Необычная погода сделала сосуществование природы и человека абсолютно гармоничным. Не нужна одежда, для питья — вода в ключе, устав, можно просто заснуть на мхах, не опасаясь озябнуть, можно есть землянику. Слияние было полным. Но он не чувствовал голода, а жажду знал только одного рода.
Он понял беспечность других народов, подаренную им отчасти их великолепным климатом.
Наконец, все-таки устав, он присел на укрытую мхом кочку и задумался.
«Я наказан. Участь моя всегда одна: любить, не имея возможности соединиться. Всегда догонять и никогда не нагнать. Кто наказал меня этой печалью?» — Кленский припомнил нечеловеческую затрещину.
Кругом была тишина.
Напряжение и безмолвие до звона в ушах. Абсолютное отсутствие ветра, даже малейшего дуновения, застывшие листья…
Неожиданно по непонятной причине Кленский вздрогнул, испуганно оглянулся…
Он и сам не смог бы объяснить, отчего он это сделал. Просто легкое беспокойство, перемешанное с тревогой. Кленский снова испуганно огляделся по сторонам. Никакой опасности рядом не наблюдалось: никого и ничего. Тревога, однако, все нарастала, постепенно превращаясь в страх.
И терпеть это далее было уже невозможно. Он вдруг вскочил на ноги и зашагал, убыстряя и убыстряя шаг, словно торопился найти прибежище, где можно было бы спрятаться от этого страха.
На мгновение ему показалось, что корявый ствол огромного дерева, возникшего у него на пути, похож на человеческий торс с раскинутыми руками.
Выпуклости коры как вздувшиеся вены… Могучий рельефный торс, клочья мха, как шерсть, покрывают густо ноги.
Пан! В древнегреческой мифологии бог лесов, наводящий ужас на людей своим безобразным видом.
Панический страх!
Невероятная тишина и неподвижность воздуха царили кругом.
Застывший лучезарный свет.
Опять то же дерево, похожее на огромного человека, раскинув ветви-руки, преградило Кленскому дорогу. Снова и снова оно возникало у него на пути.
На сей раз сомнений не было. Это был он…
Пан… Великий Пан!
Кленский чувствовал, что сходит с ума от страха.
Спасаясь от этого страха и безумия, он выбежал на опушку леса. Возможно, в поле, на просторе, где нет этих обступающих его страшных деревьев, страх станет меньше, перестанет так давить на него?
Он вглядывался в марево, повисшее над полем, пытаясь уловить в дрожащем воздухе очертания пугающего его силуэта.
Пан явился ему и тут…
И тогда невероятный ужас овладел Кленским.
Он повернулся и побежал. Побежал, не разбирая дороги. Снова в лес.
Что-то, что вселилось в него, не давало ему возможности управлять собой, не давало остановиться.
Между тем какие-то черные точки вдруг появились в небе.
Неожиданный порыв ветра разбил неподвижность воздуха.
Точки, похожие на кружащихся далеко и высоко птиц, становились все гуще. Они приближались, и уже было видно, что это не птицы, а какие-то предметы. Обломки! В воздухе неслись, кружась, вещи и какой-то мусор.
Кленский бежал по руслу Мутенки.
Что-то упало перед ним. Он наклонился на бегу… Это была детская игрушка. Кукла.
И в это время раздался страшный треск.
Дерево, стоявшее позади, накренилось, концом ветки его хлестнуло по руке.
Это был ураган.
Деревья падали сзади и впереди, как подкошенные.
Споткнувшись, Кленский упал и, выбившись из сил, некоторое время лежал неподвижно, уткнувшись лицом в траву…
Ужасный ветер между тем вдруг стих.
Наконец Кленский поднял голову.
Место показалось ему знакомым. Скорее всего, он просто кружил по лесу неподалеку от палаток.
Это была Купель Венеры.
Кругом царила прекрасная, светлая, тихая ночь…
Ночь и утопленница…
Кленский сразу узнал девушку, неподвижно, безжизненно лежащую в прозрачной воде Венериной Купели…
Потоки речной воды, освещенные лунным светом, полоскали ее длинные волосы. Шелковистые маки злобно-красного цвета укрывали ее нагое тело.
Дашенька лежала в Купели Венеры, неотразимая, прекрасная…
«Наконец-то эта невзрачная скромница добилась своего… — подумал Кленский, вспомнив легенду о Венериной Купели. — Искупалась в полнолуние! Однако… цена слишком высока. Как всегда, когда кто-то нашептывает людям дьявольские соблазны и требует за их исполнение непомерную цену».
