— Глупые. Для вас же стараемся, — с упреком сказала работница в косынке, перевязывая носовым платком окровавленный палец. — От смерти голодной спасаем, от тюремной решетки. Вырастете — спасибо скажете. Ты думаешь, нам деньги платят, что вот целую ночь мучаемы с вами? Жалеючи…
Она вдруг замолчала, вглядываясь в лицо беспризорника, и дрогнувшим голосом спросила:
— Да у тебя, никак… болезнь дурная?
Недобрые глаза байструка были воспалены, у переносицы скопился гной, склеил ресницы, из озябшего носа по длинной губе сползала кривая струйка.
— А ты что, доктор? Ляписом прижгешь? Обожди, сейчас портки сыму, обследуешь. — И он ненатурально захохотал.
Работница с брезгливой жалостью покачала головой:
— Господи! И когда успел?
Инспектор районного отдела народного образования, руководившая на этом участке облавой, энергичная, в кожаной куртке, с волосами, спрятанными под шапку-финку с кожаным верхом, в сапогах, решительно сказала, обращаясь к начальнику отделения транспортного ГПУ:
— Этого мальца изолируйте. Его лечить надо,
— Сделаем.
Байструк вдруг ощетинился, как звереныш.
— И без вас «вылечусь. Меня тетка Явдоха из банной шайки святой водичкой сбрызгивает, а дядька Хома левую пятку скребком чистит. Обещалась завтра облупить и перцем притрусить. Понятно? Лучше выпустите, гады. Все одно ни в какую больницу не ляжу. Сбегу.
Агенты отделили его от других ребят. Вместе с байструком в больницу отправляли еще четырех простуженных беспризорников.
Все чаще хлопала дверь дежурки и городские активисты вводили новые партии выловленных огольцов. Было среди них несколько девочек, найденных тоже в составах. Их сразу завели за деревянную перегородку, где стояли скамьи.
— Привет, подружки! — кричали наиболее разбитные из огольцов. — Соскучились без нас?
— Откуда прибыли, крошки? Из Европы или из-под вагонов? Чего не садитесь с нами? Ознакомимся.
Шутки, одна забористее другой, слышались с обеих сторон.
Комната быстро переполнилась.
Вскоре беспризорников под охраной рабочих и милиционеров стали отправлять в детскую ночлежку. К подъезду вокзала время от времени подъезжали старенький легковой «фиат» с поцарапанным кузовом и несколько извозчиков. Огольцов сажали в него. Тех, для кого не хватало транспорта, вели пешком.
В одну из таких групп попал и Охнарь.
Город давно спал. Пустынные улицы, прочеркнутые по снегу трамвайными путями, обнимала ночная тишина, лишь слышался вой, свист вьюги. Сквозь падающий снег мутно пробивались лампы редких дуговых фонарей, по мостовой, тротуарам неслись белые вихри. Только возле мертвенно-ярких витрин магазинов топтались озябшие сторожа в огромных овчинных тулупах.
Запоздалые прохожие с удивлением смотрели на большую группу оборванцев, окруженных безоружными взрослыми.
— Никак, высылают? — обрадованно сказала старушка с плетеной корзинкой и перекрестилась. — Слава, господи! Меньше жулья в городе останется.
XXI
На тихой окраине, перед темным двухэтажным зданием казарменного типа, беспризорников остановили. С лязгом открылись тяжелые чугунные ворота, и огольцы вступили в большой заснеженный двор, как бы зажатый с трех сторон высокой кирпичной стеной. Беспризорники с недоверием оглядывались по сторонам; поднялся ропот:
— Что это, тюрьма для малолеток?
— Зачем нас сюда пригнали?
— Обманули!
Окна во всем здании ярко светились. Мальчишек повели в подъезд.
— Новая партия? — встретил их на пороге невысокий плотный мужчина в бекеше, с вьющимися темно-русыми волосами. Взгляд его узких глаз был внимательный и приветливый. — Озябли, хлопцы? Давайте садитесь есть.
Во всю длину большой продолговатой комнаты стояли голые, ничем не покрытые столы, похожие на топчаны. На скамьях тесно сидели маленькие оборванцы и, грея посиневшие руки о жестяные кружки, с всхлипыванием втягивали озябшими, непослушными губами чай, жадно жевали большие, почти фунтовые куски пшеничного хлеба. В столовой висел невообразимый гам, шум.
Из окошка, прорезанного на кухню, выглянуло лицо повара, похожее на медную кастрюлю в белом колпаке, и тут же появился противень с новыми свежими кусками хлеба. В углу возвышался огромный оцинкованный бак-титан с кипятком; от него валил пар, несло теплом. Те беспризорники, что прибыли сюда раньше, видимо; быстро освоились и уже чувствовали себя здесь как дома. Один, увидев двух милиционеров, сопровождавших огольцов, передернул плечами, дурашливо запел:
Две недели мы не ели,
Всех легавых приодели
В черное пальто.
Ботиночки «бульдо».
Кто-то начал выбивать «Сербияночку» на деревянных ложках, в другом конце стола засвистели.
Новая партия с ходу стала рассаживаться на свободные места.
— Шамать дают! — весело кричали оборванцы. — А где бухляночка с градусами?
— Эй, харя, подвинься. Расселся, как немецкая тигра.
— Хватай, братва, на шарапа!
Такие же девушки-общественницы, как те, что вылавливали огольцов из вагонов, из мерзлых развалин городских зданий, из базарных рундуков, стали разносить кружки с мутным чаем и кусками сахара на дне. Одеты они были чистенько, нарядно — видимо, старались создать обстановку торжественности, уюта.
Однако беспризорники вели себя, как на толкучем рынке: ругались, сморкались на пол, курили. Сразу не хватило алюминиевых ложечек: привыкнув тащить все, что плохо лежит, кое-кто на всякий случай сунул их в карман.
«Пока терпеть можно», — весело подумал Ленька, уплетая за обе щеки хлеб.
В самом конце комнаты, за отдельным столом, сидело восемь девушек, возрастом примерно от двенадцати до двадцати лет. Большинство из них выловили в грязных логовищах вместе с огольцами, некоторых взяли с панели, от «кавалеров». Почти все гулящие были одеты лучше ребят, а две старших — даже с дешевым крикливым шиком.
Коренастая толстобедрая девица, похожая на цыганку, в извалянном полупальто с крашеным собачьим воротником, швырнула хлеб на пол и громко, с вызовом бросила:
— Эти куски отдайте нищим!
— И чего нас сюда привезли? — истеричным голосом поддержала ее соседка, блондинка в джемпере, подстриженная «под мальчишку», с кругами у глаз, с серым от недосыпания лицом. — Чи мы беспризорники? Не имеют права забирать! Может, хотят, чтобы воспитателей обслужили?
Обе цинично рассмеялись.
Девушки-общественницы только ахали и краснели.
Остальные шестеро гулящих не поддержали своих старших товарок. Отогревшись в тепле, они уже с улыбочками приглядывались к новой обстановке, к ребятам, кокетливо причесывали лохматые волосы дешевенькими гребешками, охорашивались. Их посиневшие щеки наливались румянцем.
