— Вы куда шли?
— «Добрыдень» тебе сказать, — с внезапной резкостью ответил Владек Заремба. До сих пор он молчал и пристально смотрел на Леньку. — Заразом и посмотреть, как ты выполняешь норму в «очко».
— Понравилось? — недобро вспыхнув, по-прежнему улыбаясь, сказал Охнарь. — Могу и с тобой банчок сметать.
— Махлюешь.
В колонии Ленька ближе, чем с другими, сошелся с Зарембой: ведь у Владека тоже было блатное прошлое. Отец его, котельщик с металлургического завода, погиб в империалистическую войну, семья бежала от немцев из Лодзи к дальним родственникам в Умань, мать, старшую сестру по дороге скосил тиф, и мальчишка попал на улицу. Он мучился от голода, от воспаления легких, чуть не умер от побоев, когда ему однажды за кражу устроили самосуд. В ДОПРе Владек пристрастился к верстаку, шерхебелю, рейсмусу и твердо решил порвать с уркаганами. Характеры и интересы у Охнаря и его нового друга оказались совершенно разными: Заремба с жадностью хватал газеты, которые изредка попадали в колонию, всегда что-то организовывал, мечтал о заводе; все помысли Охнаря тянулись к «воле», а о будущем он не привык думать. «Зачем ломать голову о завтрашнем дне? — рассуждал Ленька. — Все равно не знаешь, что с тобой случится. Жизнь сама покажет». На это Владек ему обычно возражал: «Ты осел или ручка от мотыги? Человек? Да еще советский. Значит, сам должен жизни путь показать». Между друзьями возникали такие споры, что, того и гляди, подерутся. Охнарь всегда терпел поражение, дулся, но вскоре забывал обиду.
— Махлюешь, — резко, в упор, повторил Заремба. — Не чисто обыграл хлопца.
Охнарь слегка побледнел, встал с травы.
— Тебе больше всех надо? Давно честным стал?
— А тебе колония проходной двор? Нам, например, дом родной. Игорные притоны тут устраивать нечего. Понял? Мы не хотим, чтобы разное кулачье о нас по селу языки полоскало. Те времена уже прошли.
— Кто это «мы»? — передразнил Охнарь. — «М-мы». Размычался, как бугай. Больно заважничал.
— Да, «мы». Вот Юля Носка, Юсуф, Сенька Жареный, Параска Ядута, я… Вся колония. Мало?
— Тебя что ж, пустили за ищейку, выслеживать? Может, ты и в сексоты записался?
На улице кличка «сексот» означала обвинение вора в предательстве. Лоб, щеки Зарембы стали ярко — красными, как и большой горбатый нос, словно парню в лицо плеснули кипятком. Он рванулся к Леньке, не сразу сумев взять себя в руки.
— Понадобится — заделаюсь и сексотом. Если я ловчить стану — можешь меня в суд притянуть к ответу. Старую блатную жизнь пора завязывать в узелок — и побоку. Понял? Ты сейчас не на воле, а в трудовой колонии. Помнишь поговорку: «Одна овца от отары не отстает». Вот и подтягивайся, не то завернем.
Услышав, что его партнер передергивал карты, губастый хлопец во френчике удивленно толкнул локтем соседа и проявил к разговору живейший интерес. Пододвинулись и оба его товарища в холщовых штанах…
— Да что с ним спорить! — воскликнула Юля Носка. — Своими глазами видали: не сам Осокин работает. Тарас Михалыч был прав — так ему и доложим.
— Будет фулиганить, Леонидка, — поучающе сказал ему Юсуф. — Айда работа делай. Воспитатель не верит, послала глядеть. Харашо?
Незаметно пододвинувшись к Охнаревой рубахе, Владек Заремба вдруг нагнулся и схватил из-под нее карты. И в то же мгновение Охнарь прыгнул на него, с разгона ударил кулаком в нижнюю челюсть. Заремба покачнулся и еле устоял на ногах. Охнарь быстро еще ударил два раза подряд. Владек упал. Юля Носка бросилась к Леньке, но ее опередил Юсуф и цепко схватил его за руки пониже локтей. Охнарь оказался точно в железных наручниках. Он рванулся раз, другой — ничего не вышло. Вдруг он подпрыгнул и снизу головой, «по-одесски» ударил Юсуфа в лицо. У Юсуфа сразу вспухли губы, из десны показалась кровь; он оторопел и выпустил огольца. Отпрянув в сторону, Охнарь опять яростно кинулся на успевшего встать Зарембу, бессмысленно выкрикивая:
— Следить! Продался, гад! Активистом стал!..
Заремба уже оправился от неожиданных ударов.
Он ловко увернулся от вторичного нападения и сам встретил Охнаря большим, жестким, красным кулаком. Ленька, точно налетев на сук, как-то особенно легко срезался с обеих ног, вскочил, завизжал и стал шарить глазами, чем бы ударить исполкомовца. Топор оказался в руках у «френчика», а Юля, перехватив взгляд огольца, успела дернуть к себе лопату. Тогда Охнарь нагнул голову и, с невероятной быстротой, точно мельница, махая перед собой кулаками, вновь слепо ринулся на Зарембу и опять наткнулся на твердый красный кулак. Тут его сзади схватил Юсуф Кулахметов, приподнял и с размаху повалил на траву. Владек расстегнул свой ремень, они связали Леньке руки.
Охнарь катался по траве, пытался их укусить, лягнуть ногой, грозился порезать финкой и сыпал самой отборной руганью. Один его глаз прикрыла багровая опухоль.
Губастый хлопец, видя, что его партнер повержен, торопливо пнул его ногой, отбросил топор, похватал свои яблоки и кинулся бежать к хутору. За ним последовали товарищи. Владек Заремба, тяжело дыша, вытирал рассеченную бровь, ссадину на подбородке; теперь не только завиток над его левым виском — все волосы на голове торчали, как ворох спичек. Юля уже смеялась, нервно, приподнято, и стала собирать цветы, чтобы переменить букет в палате.
— А карты я отдам воспитателю, — сказал Владек и осторожно тронул свой большой распухший Нос. — Для музея. Как новый инструмент по раскорчевке пней.
Исполкомовцы расспросили колонистов-напарников, каким же образом норма у Охнаря оказывалась выполненной. Скрывать теперь было бесполезно, и подростки признались, что сперва Ленька втянул их в «очко» и за проигрыш заставил «помогать». Пока они гнули спину над пнями, он совершал походы на кулацкий хутор, в село, воровал яблоки, раз принес крынку сметаны из погреба, кашне в шашку. Все съестное честно делилось на три части. Наконец Охнарь привадил вот этих селянских хлопцев, сперва выигрывал у них яблоки, а потом заставил «френчика» помогать.
— Зачем твоя психуешь, Леонидка? — миролюбиво сказал Юсуф. — Нада кончай базар. По рукам?
Оголец не ответил.
— Ну, лежи связанная.
Постепенно Охнарь остыл. Он понял, что кругом проиграл, и угрюмо попросил развязать руки: драться он больше не полезет.
Обретя вновь свободу, он сел и закурил, затем стал не спеша окапывать пень, а когда исполкомовцы пошли обратно в колонию, сочно сплюнул им вслед.
…Перед обедом исполкомовцы доложили обо всем Колодяжному, умолчали лишь о драке. Воспитатель перевел Охнаря поближе, под непосредственный надзор, на лекарственную плантацию: рыть ямы под шалфей.
— Где это ты глаз разукрасил? — спросил он.
— О пенек споткнулся, — буркнул оголец. Колодяжный спрятал под ржавыми усами улыбку.
В следующий раз будь умнее и не лезь на пеньки.
VII
Колонисты еще завтракали, когда Владек Заремба и Юсуф, проглотив наскоро ячневую кашу и мутный чай, почти бегом припустили в пекарню — небольшой сруб с двумя оконцами, глядевшими на пруд и лес. Через пятнадцать минут отправляться на работу, а опаздывать они не хотели.
