Перед самой дверью в столовую Юсуф остановился, сердито зашептал:
— Клади, Охнарь. Лампа, лампа, лампа!
Охнарь сзади налетел на него грудью и некоторое время лишь хлопал ресницами. Затем торопливо сунул «шахтерку» в угол. Все его тело вдруг налилось нервной силой, словно провод, в который включили электрическую энергию. Он, казалось, не слышал того, что ему говорили, не видел то, на что показывали, но его руки, ноги, будто заведенные, выполняли все необходимое.
В столовой было еще темней: дверь в коридор Охнарь плотно прикрыл. Оба сторожа-колониста уже стояли перед длинным, во всю стену, окном и пристально вглядывались во двор. Охнарь присоединился к ним.
Сперва в ночном редеющем мраке ничего нельзя было разобрать. Лишь невысоко мигали редкие звезды да под ними чернели тучки над горизонтом; казалось, что небо там прорвано и образует дыру. Но вот постепенно из темени неясным сгущенным пятном выступила группа сосен на опушке леса, крыша конюшни, скотный двор, омет соломы. Все было, как и всегда ночью, глухая предутренняя тишина ничем не нарушалась.
Прошло несколько томительных минут, которые показались часами. Напряжение стало спадать. Охнарь в недоумении хотел уже спросить Юсуфа: «Объясни, хан, в чем дело. Разыграл?» — когда внутри скотного двора вспыхнула белесо-голубоватая капелька, точно кто там зажег спичку или присветил ручным фонариком. Значит, замок уже был сломан и дверь открыта. Над миром прошла еще какая-то вечность — может, не больше секунды — и до колонистов донесся глухой стук: то ли выводили корову, то ли какой бычок брыкался. Затем опять стало еще темнее и тише, но эта тишина словно уже ожила, двигалась и была наполнена особым значением.
— Панятна? — раздался в столовой тихий голос Юсуфа.
— Значит, уже скотину вывели? — спросил Охнарь.
— Вор, конечно, не один, — как бы про себя сказал Владек.
Опять прислушались.
— У конюшни бандит йок
[19]
?
— Там запор такой — выпиливать надо, а в коровнике, сами знаете…
— Да и Омельян выходит ночью до лошадей. С ворьем, наверно, есть местные, кто всё знает, может, даже и с кулацкого хутора.
— Хватит разговоров, — тихо и решительно сказал Владек Заремба.
Словно поняв тревожное состояние колонистов, Муха угрожающе зарычала. Юсуф двумя руками проворно зажал ей щипец.
Все трое, по знаку Владека, вернулись обратно в дежурку — в проходную возле лестницы. Захватили и лампочку. Полуосвещенное лицо Зарембы было недоброе, складки, идущие от крупного носа ко рту, обозначились резче, каждое движение показывало внутреннюю силу. Юсуф и Охнарь, как бы по молчаливому согласию, подчинялись всем его распоряжениям.
— Сейчас же разбудить Колодяжного, заведующего, Омельяна и старших ребят. Осторожнее со вторым этажом — с палатами девчат. Чтобы не догадались, а то визг подымут! Лишь потихоньку Ганну Петровну предупредите. Ну, а я пошел следить за ворами.
— Обожди, — сдерживая нервную дрожь, перебил Владека Охнарь. — Дело ясное: они глаз не спускают с обеих наших дверей и…
— Сам не знаю? Так я им и полез в дверь! Спущусь вон через окно палаты. Словом, как выйдете, прислушивайтесь к моему свисту… а еще лучше, я стану кричать по-совиному. Этих мазуриков надо захватить врасплох.
Охнарь побежал в спальни.
Впоследствии он склонялся к той мысли, что в эту ночь ничего не соображал. Точно кто-то другой управлял его поступками. Он, Охнарь, деятельно будил ребят, вместе с взъерошенной, полураздетой толпой колонистов толкался в темном зале. Старшие тут же вооружились кто топором, кто вилами, кто молотком; один мальчонка прибежал, мстительно размахивая подушкой. Юсуф тем временем поднял начальство, Сторож Омельян в исподниках, с заряженной трехлинейной винтовкой, и воспитатель, застегнутый на все пуговицы, по-командирски подобранный, отдавали распоряжения. Паращенко выскочил из своей квартиры в накинутом пальто и шлепанцах на босых волосатых ногах. Голова его с взъерошенными волосами и растрепанной бородой напоминала огромный шар перекати-поля. Сзади на его плече повисла молодая полуодетая жена.
— Валерик, Валерик, — в отчаянии умоляла она. Это опасно для жизни… я не пущу. Знаю, ты храбрый, воевал в политпросвете армии… но безумие идти на бандитов безоружным. Надо вызвать волостного милиционера… Наконец, я просто боюсь одна.
Сконфуженный Паращенко, забыв все свои округлые жесты, пытался отцепить ее руки, уговорить:
— Успокойся, дорогая, успокойся. Нашему дому не грозит опасность. У нас винтовка, она заряжена… чего ты паникуешь? Воры, как только заметят Омельяна, Тараса Михайловича, колонистов, сами побегут… обязательно побегут. Не могу же я, руководитель учреждения, в такое время… это просто неудобно. Ну, успокойся, прошу тебя.
К открытой двери паращенковской двухкомнатной квартиры подошла Ганна Петровна, большая, аккуратно причесанная, подпоясанная ремнем, точно она собралась на дежурство.
— Одевайтесь, Валерий Семенович, и ступайте со старшими хлопцами, — спокойно сказала она заведующему, — а Розу Яковлевну мы с девчатами возьмем к себе.
Жена заведующего вдруг притихла, не стала возражать.
Лампу не зажигали, и это еще больше увеличивало суматоху.
Младшие девочки все-таки почуяли тревогу, проснулись, подняли плач. Юле Носке и почему-то именно
Охнарю пришлось их усмирять. Не стесняясь хлопца, девочки в одних нижних рубашках, как овечки, жались в кучу.
Ленька увидел свою недавнюю «любовь» — полуодетую Анюту Цветаеву, очень бледную, с острыми голыми локтями, с вздрагивающими, совсем бескровными губками; он даже лишнюю секунду не задержал на ней взгляда. До нее ли, когда сейчас нужно навести в палате порядок?
Вдруг с Параской Ядутой началась истерика.
Глядя на нее, зарыдала курносая миловидная блондинка, взвизгнула дежурная. Юля кинулась за аптечкой, и Охнарь вместе с ней стал тыкать в нос колонисткам нашатырный спирт, отсчитывать в кружку валерьяновые капли.
— Як вам не соромно! — прикрикнула на младших Ганна Петровна. — Одевайтесь и сойдите вниз на веранду. С веранды все видно, сами убедитесь, что нет ничего страшного. Кто посмелее — может помогать Омельяну и хлопцам ловить раклов
[20]
. Вокруг колонии село, два хутора, полно людей. Чего вы завизжали?
Воспитательница выстроила девочек парами и повела вниз. Один Ленька застрял с Параской Ядутой. Птичница каталась по кровати, отталкивала лекарство, заводила мокрые от слез глаза и, несмотря на стиснутые зубы, разражалась весьма пронзительными воплями.
Охнарь замучился с ней.
— Ну, чего ты визжишь? — мягко, проникновенно уговаривал он. — Не тебя ведь ловят? Индюка не боишься, а тут… Параська, да будь нормальной! Выпей валерьянки.
