Сколько еще трудностей и недоразумений им придется преодолеть, прежде чем они навсегда нераздельно свяжут свои судьбы! Но одно препятствие в его власти устранить сейчас. Возможно, пришло время сделать этот первый шаг. Повинуясь импульсу, он выскользнул из постели и пошел в гостиную.
Совсем немного времени понадобилось, чтобы соединить одно побережье с другим.
— Резиденция Вольфа.
Тай сразу узнал голос давнего вышколенного слуги.
— Я хочу поговорить с Джимом Вольфом. Это Тай Старбак.
— Минутку, пожалуйста.
Тай ждал и прислушивался одновременно к звукам из спальни, но там было тихо. Наконец в трубке раздались два щелчка — Джим взял трубку, а слуга положил.
— Старбак. — Знакомый выдержанный голос.
— Джим. Как поживаете?
— Спасибо, у меня все в порядке, — ответил удивленный столь поздним звонком Джим Вольф. — Я много читал о твоих успехах.
— Да, неплохой был год. Нам не хватало вас на Уимблдоне.
— Это был пятый для тебя.
— И третий — для Эшер.
Наступила тишина. Потом Джим сказал:
— Твои резаные с лету стали еще чище, чем были.
— Я позвонил поговорить с вами об Эшер.
— Нам не о чем говорить.
Тай на мгновение потерял дар речи. Его охватила ярость.
— Постойте-ка. Не вешайте трубку, проклятье, зато у меня есть что вам сказать. Ваша дочь преодолела все трудности и сейчас наверху списка. Почти номер один. Она все сделала сама, без вас.
— Я знаю об этом. И что же?
— Я никогда еще не видел, чтобы так тяжело добивались цели и столько работали, как она. Ей было нелегко, учитывая давление со всех сторон. Одна пресса чего стоила! Эти постоянные вопросы, почему нет рядом отца, почему он не присутствует на трибунах, когда она выигрывает турнир за турниром.
— Эшер известно все о моих чувствах, — сказал Джим сухо, — но это тебя не касается.
— Все, что касается Эшер, касается меня, — отчеканил Тай.
— Так. — Джим сидел за своим столом и вертел в руках золотую тонкую ручку, рассматривая ее. — Вы вернулись к прежним отношениям?
— Да.
— Если ты решил возобновить отношения с моей дочерью, это твое личное дело. — Он бросил ручку на стол. — Как и мое личное дело, если я этого не сделал.
— Ради бога, Джим, — горячо заговорил Тай, — ведь она ваша дочь. Вы не можете повернуться спиной к собственному ребенку.
— Каков отец, такова и дочь, — услышал он.
— Какого дьявола это значит? — Вне себя от ярости, забывшись, Тай вскочил и стал ходить по комнате, волоча за собой шнур телефона.
— Эшер стерла своего ребенка из памяти. А я — своего.
Мир на мгновение замер, Таю показалось, что внутри у него образовался ледяной ком, он так сжал трубку, что побелели костяшки пальцев.
— Какого ребенка? — прошептал он.
— Она предала все, чему я учил ее. — Джим продолжал, не расслышав шепота Тая. — Моя дочь не могла так поступить. — Чувствовалось, что копившаяся годами злость и горечь впервые вырвались наружу. — Я пытался понять, почему она вышла за эту бледную копию мужчины, потом пытался понять, почему она бросила профессию, в которую мы вложили столько сил и лет. Понять, чтобы простить. Но есть некоторые вещи, которые простить нельзя. И если ценой прощения должна стать жизнь моего внука, это невозможно. Она сама выбрала такую жизнь, и это ее дело, но для меня она больше не существует.
И, окончательно выйдя из себя, Джим Вольф бросил трубку.
А за три тысячи миль от него стоял Тай, глядя застывшим взглядом в пустоту. Потом осторожно положил трубку на место. В голове царил полный хаос. Вихрь догадок, вопросов и ответов. Надо было побыть одному и хорошенько все обдумать. Он тихо прошел в спальню и, стараясь не шуметь, оделся. Хотя ему хотелось подбежать к кровати, схватить Эшер и вытрясти из нее ответы. Он сдержался, понимая, что сначала надо прийти в себя. Разрываемый сомнениями и догадками, ошеломленный, он сидел, глядя на Эшер, вернее, на неясные очертания тела под простыней. Она спала так безмятежно, что не было слышно даже легкого дыхания.
Ребенок? Дитя Эшер? Но ведь не было никакого ребенка. Если бы лорд и леди Уикертон произвели на свет отпрыска, об этом широко трубили бы все СМИ. Наследник с таким титулом никогда не останется незамеченным. Тай провел озадаченно рукой по волосам. И если у Эшер родился ребенок, то когда и где это произошло? Пытаясь подавить вспыхнувшую мгновенно ревность, он представил Эшер с ребенком на руках от другого мужчины. Он вспоминал слова Джима Вольфа.
Эшер лишила своего ребенка права на существование… Что-то в этом роде.
Тай вцепился в ручки кресла, не сводя взгляда с постели. Аборт? Эта догадка причинила такую боль, что он чуть не застонал. Надо успокоиться. Но думать об этом было нестерпимо. Он не мог совместить образ Эшер, который хорошо знал, с этим словом. Разве она могла так поступить? А если все-таки… То причина? Не может быть, чтобы светский образ жизни она предпочла обязанностям матери и женщины.
Горечь наполнила его сердце, он покачал головой. Он никогда не поверит, что она способна на такое. Она умеет, как никто, контролировать свои чувства, но никогда не была расчетливой. Джим заблуждается, не было никакого ребенка и не могло быть.
Эшер вдруг пошевелилась. Потом сонно поискала рукой около себя, где должен был лежать Тай. И он почувствовал, что она проснулась.
В лунной полосе света поднялась ее рука, она отвела с лица волосы.
— Тай?
Он молчал, не доверяя своему голосу. Хорошо бы она снова заснула и дала ему возможность успокоиться, подумать. Ему никогда еще не было так плохо.
Но она не заснула. Еще сонная, она инстинктивно ощутила напряжение, разлитое в воздухе. Села на постели и вдруг заметила его. Лунного света было достаточно, чтобы она увидела его широко открытые, устремленные на нее глаза. И их выражение — холодное и чужое. Сердце забилось от тяжелого предчувствия.
— Почему ты там сидишь? — Ей казалось, что это плохой сон.
— Я не мог уснуть.
Она переплела нервно пальцы.
— Почему ты меня не разбудил?
— Зачем?
— Но… Но мы могли поговорить…
— Разве? — Им уже овладевала холодная ярость. — О чем? Ведь тебе нельзя задавать вопросов, ты не хочешь на них отвечать.
Эшер понимала, что взрыв неизбежен. Но никак не ожидала, что момент наступит именно сегодня ночью. Ярость Тая не вызвала в ней ответного возмущения. Ведь она давно чувствовала закипающее в нем раздражение. Он имел право спрашивать теперь с пристрастием, потому что она слишком долго его держала в неведении.
