– До свидания, – сказал Мюнстер. – Береги себя.
– Ты тоже.
Он увидел его издалека.
В бледном утреннем свете Баусен стоял на том же месте, где он видел его в тот вечер в самом начале. Тогда он сам не захотел приближаться к нему. Не пожелал мешать ему в его скорби.
Сейчас, как и в тот раз, полицмейстер стоял, засунув руки глубоко в карманы. Голова опущена. Ноги широко расставлены, словно он прождал он уже достаточно долго и ни за что не хотел утратить равновесия.
Неподвижный, в полном сосредоточении… Погруженный во что-то, что могло оказаться молитвой, но, может, и просто в ожидании. В ожидании знака.
Хотя это могла быть и скорбь.
Его спина настолько не располагала к беседе, что Ван Вейтерен не сразу решился подойти. Он сделал знак Мосеру и Кропке остаться на месте, чтобы хоть недолго поговорить с ним наедине.
– Доброе утро, – сказал он, когда ему оставалось не больше двух метров и когда Баусен давно уже должен был услышать его шаги по гравийной дорожке. – Вот я и пришел.
– Доброе утро, – ответил полицмейстер.
Ван Вейтерен положил руку ему на плечо. Некоторое время стоял молча, читая надпись на надгробии.
Бригитте Баусен
18/6 1961 – 30/9 1988
Хелена Баусен
3/2 1932 – 27/9 1991
– Вчера? – спросил Ван Вейтерен.
Баусен кивнул:
– Пять лет назад. Как видишь, ее мать не дожила до трехлетней годовщины… всего три дня.
Они постояли молча. Ван Вейтерен услышал, как у него за спиной кашлянул Кропке, и, не оборачиваясь, остановил его жестом руки.
– Я должен был догадаться раньше, – сказал он. – Ты дал мне несколько знаков.
Поначалу Баусен не ответил. Лишь чуть заметно пожал плечами и покачал головой.
– Знаки… да, – проговорил он. – Мне не посылают никаких знаков… я стоял тут и ждал достаточно долго, и не только сегодня…
– Знаю, – произнес Ван Вейтерен. – Возможно… возможно, само отсутствие знака – уже знак.
Баусен поднял глаза:
– Молчание богов? – Он поежился и взглянул на комиссара: – Я сожалею, что так получилось с Мёрк. Вы ее выпустили?
– Да.
– Мне нужен был кто-то, кому я все мог бы объяснить. Я не понимал этого, когда взял ее, но все было именно так. Я не собирался ее убивать.
– Само собой, – сказал Ван Вейтерен. – Когда ты понял, что я обо всем догадался?
Баусен заколебался:
– Наверное, во время последней шахматной партии… но я не был до конца уверен.
– Я тоже не был до конца уверен, – проговорил Ван Вейтерен. – Мне было сложно понять мотивы.
– Но теперь-то ты понял их?
– Думаю, да. Кропке нашел вчера кое-какие сведения…. все это ужасно.
– Мёрк все знает. Тебе придется спросить у нее. Я не в состоянии рассказывать это еще раз. Я очень устал.
Ван Вейтерен кивнул.
– Когда ты звонил мне вчера, – сказал Баусен. – Я, конечно, не дал себя обмануть. Сделал вид… из вежливости, ты уж извини.
– Пожалуйста, – сказал Ван Вейтерен. – Это был самодельный дебют.
– Скорее финал, – сказал Баусен. – Мне показалось, что вы пришли не слишком быстро.
– У меня сломалась машина, – пояснил Ван Вейтерен. – Ну что, пойдем?
– Да, – ответил Баусен. – нужно идти.
Часть V
2 октября
52
Пляж казался бесконечным.
Ван Вейтерен остановился и посмотрел на море. Впервые за столько дней поднялось сильное волнение. Свежий ветер дул все сильнее, а из-за горизонта появился темный край тучи. Наверняка скоро пойдет дождь.
– Думаю, пора возвращаться, – сказал он.
Мюнстер кивнул. Они шли уже больше получаса. Сюнн обещала приготовить обед к трем часам, а детей еще предстояло помыть, прежде чем их можно будет сажать за стол.
– Барт! – крикнул он и помахал рукой. – Мы возвращаемся!
– Хорошо! – ответил мальчик и нанес последний удар закопанному в песок врагу.
– Я устала! – захныкала девочка. – Папа, понеси меня!
Он посадил ее к себе на плечи, и они медленно двинулись по пляжу в обратном направлении.
– Как он себя чувствует? – спросил Мюнстер, когда Марика заснула, а Барт убежал далеко вперед.
– По-моему, неплохо, – сказал Ван Вейтерен. – Будущее его мало беспокоит. Для него главное, что он осуществил это.
– Он стремился к тому, чтобы его задержали?
– Нет, но это тоже не имело особенного значения. Конечно, это стало неизбежно, когда Мёрк взяла след.
Мюнстер задумался.
– Сколько строк в рапорте Мельника было посвящено Бригитте Баусен? – спросил он. – Вряд ли слишком много…
– Ровно одна страница. Там речь идет о том годе, когда они жили вместе. Ее имя упоминается два раза. Мельник, конечно, понятия не имел обо всей этой истории, даже он не в состоянии помнить имена всех полицмейстеров… хотя, будь у него чуть побольше времени – я имею виду Баусена, – он мог бы вставить туда другое имя вместо того, чтобы убирать целую страницу. Тогда его, возможно, так и не удалось бы разоблачить. Но мы стояли под дверью и ждали… и все же мы должны были, черт побери, заметить, что в отчете есть пробел.
Мюнстер кивнул в знак согласия.
– Иногда мне кажется, что его поступок совсем не так ужасен, – проговорил он. – Я имею в виду, с моральной точки зрения.
– Да, – проговорил Ван Вейтерен. – В каком-то смысле он был прав… но, конечно, никто не давал ему права рубить головы живым людям, но он должен был что-то сделать со своим огромным горем…
Комиссар порылся в карманах и достал сигареты. Ему пришлось остановиться и прикрыть зажигалку ладонями, прежде чем удалось закурить.
– Огромное горе и огромная решимость, – констатировал он, – вот главные ингредиенты этого случая. Эти слова принадлежат не мне, а Мёрк, однако это прекрасное резюме. Горе и решимость… и необходимость. Мы живем не в самом совершенном мире, но мы уже давно открыли для себя эту истину, не так ли?
Некоторое время они шли молча. Мюнстер вспомнил другие слова, которые упомянула Мёрк, рассказывая о своих беседах с Баусеном в подвале.
Жизнь накладывает на нас некоторые обязательства, якобы сказал он. Если мы не возьмем эту миссию на себе, то впадем в оцепенение, так что выбора у нас фактически нет…
Оцепенение? Действительно так? Значит, вот как она выглядит – эта бесплодная борьба со злом, в которой результат, каким бы нелепым это ни казалось, на самом деле не важен…. и только сам процесс, само действие имеет значение…
