– Я этого не учел, – говорит он, когда Крисп завершает монолог. – Моя вина.
Толчок, и Пробус головой вперед улетел в салон.
– Стоять!
Швабра была уже внутри. Веник замешкался, пропуская напарницу, и кинжал дона Фернана, прошелестев в воздухе, глубоко вонзился в бедро санитара. Веник крякнул и неуклюже полез в аэромоб.
Сегодня определенно был день deja vu. У маэстро потемнело в глазах – с такой ясностью он увидел, вспомнил, пережил заново траектории клинков, вылетевших из руки дона Фернана. «Гори в аду!..» – и дага кувыркается в воздухе, а сын маркиза де Кастельбро бежит из спортивного зала, мимо умирающей дочери маркиза де Кастельбро. «У вас только рапира, дон Диего, – узкий стилет вонзается в воздушный корень баньяна. – Я не хочу, чтобы вы обвинили меня в преимуществе…»
Чувствуя себя шутом с липовой сабелькой, Диего обнажил рапиру. Полоса острой стали? Раритет, бессмыслица, гнилая древность в сравнении с тем, что могло обнаружиться в кобурах Веника со Шваброй. С крыльца кричали, скрипел снег под ногами бегущих. За оградой мелькнули сани, удивительные сани без упряжки – и скрылись из виду, свернув к воротам. Из салона «скорой помощи» завизжала стая бесов, принявших облик свиней. Руку Диего рвануло, едва не вывихнув запястье. Что-то хрустнуло: кость? Рука вдруг сделалась легкой-легкой, хоть вместо белого флага вывешивай.
Машина оторвалась от земли, прянула ввысь. Людей обдало снежным вихрем, запорошив глаза. Бесы завизжали снова, на другой манер. Аэромоб в небе ощутимо качнуло, но машина продолжила полет, уходя к городу. Летела «скорая помощь» боком, рыская из стороны в сторону, заваливаясь на левый борт. Бесы заходились визгом, рвали глотки, и, наверное, сам Господь не знал, откуда орет рогатый легион: из-за ограды, из летучей беглянки, из геенны огненной.
Равнодушен к бесам, Пробусу, коварству лже-медиков, Диего Пераль смотрел на обломок рапиры. Три четверти клинка торчали из сугроба, проломив тонкую корочку наста. Должно быть, Диего Пераль сошел с ума, но ему казалось, что сейчас Карни умерла во второй раз.
Контрапункт
Из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Король:
Право, не знаем… Так вы говорите, кошмар?
Лопес:
Ваше величество, мы ожидаем погромов!
Грозный маркиз баррикады возводит у дома,
Клятвы дает, что к нему не влетит и комар,
Герцог же платит солдатам по десять эскудо,
Копит отряд за отрядом…
Король:
Отряды? Паскуда!
Если дворяне готовы сорваться за грань,
Мы, короли, изрыгаем базарную брань!
Кардинал-советник:
Брань закаляет сердца наподобье молитвы,
Если монарх свое сердце готовит для битвы…
Король:
Вот так совет! Не слыхали мы хуже совета!
(Лопесу)
В чем же причина грызни?
Лопес:
В эпиграмме поэта!
Король:
Вот так причина! Мы помним сей дерзостный пасквиль.
Он послужил, как известно, мотивом для таски,
Но баррикады, отряды, лихие мужчины…
Вот так причина! Будь проклята эта причина!
Кардинал-советник:
Из-за поэта наемников строят в колонны?
Это уже не поэт, а позор Эскалоны!
Церковь к таким щелкоперам относится просто –
Мыло, петля да палач, да забвенье погоста!
Король:
Вам разреши, вы повесите всех без разбору:
Лекарей, пекарей, зодчих, артистов, купцов…
Кардинал-советник:
Смею напомнить о подвигах ваших отцов –
Тех, кто без жалости…
Король:
Хватит! В отцовскую пору
Мы бы и сами казнили без лишних причуд.
Нынче же время иное. Я завтра лечу
В помпилианский Сенат с однодневным визитом,
После на Китту лететь предназначено нам
К черным, как смоль, вудунам! А они, паразиты,
Сплошь гуманисты! И что нам сказать вудунам?!
Если узнают, что нами повешен поэт,
Выставят прямо в порту демонстрантов пикет,
Нас обвинят в изуверстве: мол, варвары снова…
Черт бы побрал все свободы, особенно слова!
Лопес:
Ваше величество, в городе трам-тарарам…
Король:
Ну так плесните в огонь с полведра эпиграмм!
Глава одиннадцатая
Рапира Сеньора Пераля
I
Сугроб походил на могильный холм.
Из снега сиротливо торчал косо срезанный стебель клинка. Венчавший его цветок эфеса остался у маэстро в руке. Диего Пераль стоял и смотрел, чувствуя, как в сердце лопается одна струна за другой. Говорят, талантливый музыкант сыграет и на последней. Мало ли что говорят? На последней, повторил Диего. Слово застряло в мозгу, теряя смысл, превращаясь в мучительную занозу. Безразличный ко всему, что творилось вокруг, маэстро хотел выдернуть эту занозу, пока рассудок не загноился, и его чуть не сбил с ног яйцеголовый дикарь. Пераль машинально отступил в сторону, и Якатль живым снарядом пронесся мимо, взрывая снег босыми пятками.
– Куда?!
– Стой!
– Якатль, назад!
– Замерзнешь!
– Да стой же, придурок!
Куда там! Астланин мчался по прямой – наискось через двор, через сад, вслед за улетевшим аэромобом. Из одежды на дикаре были короткие, до колен, штаны да меховая безрукавка на голое тело – подарок заботливого Прохора.
– Вернись!
Якатль кошкой перемахнул высокую ограду, чудом не напоровшись на острые наконечники прутьев, и понесся дальше, прямиком по снежному полю.
Рыжий невропаст ударил кулаком в ладонь:
– Вот же псих!
– Сани запрягай! – грянул с крыльца приказ Пшедерецкого.
– Сей секунд, барин!..
– Живо! Догнать и вернуть!
Не догонят, отметил Диего. Разве только на другом аэромобе…
– Что это?!
Рыжий во все глаза таращился на снежный холмик. Бледный, вспотевший на морозе, невропаст пятился назад, шаркал по-стариковски, втягивал затылок в плечи. Диего проследил за рыжим, вновь сфокусировал взгляд на сугробе, на обломке рапиры, и с отменным безразличием констатировал, что сходит с ума. Клинок шевелился. Медлительность движения завораживала: обломок изогнулся, лег на снег, как если бы металл вдруг начал плавиться, теряя жесткость, и больше не мог держать собственный вес. Однако снег под клинком и не думал таять. Секунд на двадцать, если не больше, обломок замер, потом начал извиваться. Еле слышно шелестя, он заскользил по ноздреватому насту, выволакивая из недр сугроба острие, скрытое под снегом.
