И где-то в глубине души, по прошествии времени, после того, как я превратилась в бывшую любовницу, которую хотят все реже, а затем в мощную дозу нитроглицерина среди твоей налаженной жизни, когда я отыгралась даже больше, чем хотела бы, за твое предательство, у меня все же остался этот небольшой укор. Как ты мог позволить мне хотя бы на одну секунду предположить, что несколько граммов переваренной пищи на конце твоего бесценного члена перевесили чашу весов моего практически слепого восхищения, моих бесконечных сообщений, тайком приходящих в клинику? Как ты мог оставить меня с самым худшим выводом, который возможен для двадцатилетней девчонки: она вызывает возбуждение лишь при соблюдении определенных условий?
Посреди этой катастрофы нашлась одна-единственная причина, из-за которой я не помчалась в клинику, нахмурив в замешательстве свой лоб кокотки: в этот вечер Эдуард, узнав о моей недавней психологической травме, занялся со мной анальным сексом, медленно, нежно, обыскав каждый доступный сантиметр моего ануса сначала своими пальцами, затем членом, пульсирующим от благоговейного возбуждения. Эдуард рычал: «О, Элли, о, развратная шлюха, о, твой зад». Этот голос сметал все ограничения в его желании. Я испытала сильнейший оргазм, растекаясь волнами сладкого сока по кремовым простыням, вытянувшись на торсе Эдуарда, пока его приятные руки судорожно мяли мою грудь.
— В твоей попе есть что-то особенное, чего нет у других девчонок, — прошептал он мне, засыпая, после того, как обильно полил спермой мой живот.
Эдуард, прежде чем ослабить объятия, обычно исполнял один и тот же ритуал: он обвивал мои волосы вокруг указательного пальца и слегка дергал их, заставляя меня попискивать. Но в этот вечер его правая рука, скрытая под простынями, осталась лежать между моими ягодицами, словно не желая их больше покидать. И, когда я в пять утра открыла один глаз, его пять пальцев продолжали прикрывать веером мою киску и анус. Я слегка пошевелилась, Эдуард не глядя ухватил меня за щеку, прошептав: «Останься здесь». Наверное, в первый раз в жизни мужчина, у которого я проводила ночь, хотел прижиматься ко мне все десять часов кряду.
В девять ноль-ноль Эдуард должен был читать лекцию.
— Захлопнешь за собой дверь, — сказал он мне, закончив одеваться.
Я лежала поперек еще теплой кровати, раздираемая желанием проспать до обеда и с нетерпением вернуться домой, то есть уйти, — никогда не чувствовала себя комфортно одна в квартире своих любовников.
Уже собиралась сделать над собой усилие и подняться, когда Эдуард в своем коричневом костюме, встал на колени у моих ног, чтобы поцеловать меня в живот. Потягиваясь, я перевернулась. И Эдуард, всегда такой нежный и уважительный к моей стыдливости, внезапно раздвинул мне ягодицы. Я была слишком вялой, чтобы реагировать бурно.
— Прекрати, — только и пискнула я. — Ты вчера взял меня сзади, это грязно.
— Что грязно? — возразил Эдуард.
Впервые в жизни я занималась любовью с языком мужчины.
Июнь
Милый, ты же не станешь меня убеждать, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Возможно, я еще немного знаю о мужчинах и о жизни в целом, но умею почуять проблему там, где она есть.
Если ты полагаешь, что я до такой степени наивна, то ошибаешься. Вот уже почти два дня, как я не получала от тебя ни одного спонтанного сообщения, и, поверь мне, подобная мелочь наводит на размышления. Для меня остается загадкой, что могло произойти между нами, чтобы ты стал со мной таким.
Не говори мне о своей занятости, у тебя всегда было мало времени, но ты каждый раз находил возможность мне позвонить.
Ты можешь сказать мне все. Иначе сегодня меня там не будет.
У нас абсолютно неклассические отношения, поэтому ни тебе ни мне не нужно малодушничать, как это бывает в семейной паре.
Если хочешь, мы туда идем.
Если больше не хочешь, просто скажи мне.
Потому что, хотя я и говорила, что не имею склонности к боли, но в последнее время чувствую ее все чаще. И, честно говоря, мне это не нравится. Боль для меня — шлепок по заднице, такого мне вполне достаточно.
Скажи мне.
То, что я знаю о Месье, основано на мизерном количестве информации.
Мне известно, что ему сорок шесть лет, что его жену, красивую блондинку, зовут Эстель. Сейчас не могу вспомнить его ответ, но однажды я спросила о том, как они познакомились. На какой-нибудь студенческой вечеринке, полагаю, — из разряда банального и одновременно чарующего.
Я знаю, что у него пятеро сыновей семнадцати, пятнадцати, тринадцати, десяти и семи лет, поразительно похожих на него, и вся эта маленькая армия занимает квартиру, которая представляется мне роскошной, в самом центре острова Сен-Луи.
В этот квартал я как-то случайно забрела, и каждый мой шаг был подобен взгляду, который я позволяла себе бросить на их семейную жизнь. О ней мне ничего неизвестно, но она влечет меня к себе, словно любопытную муху. Ведь я не могу до конца забыть, что Месье — отец семейства, к тому же имеющий только сыновей. Возможно, именно поэтому он не испытывал чувства неловкости, оказавшись в постели с девушкой двадцати лет: он не проводил никакой параллели. Будь у него дочь-подросток, слоняющаяся, как и я, в нижнем белье по гостиной с сигаретой в руке, — вероятно, Месье взвесил бы все за и против, прежде чем отважиться ласкать практически идентичные ягодицы.
А может быть, и нет.
Думаю, меня также влечет эта его теневая грань: мне не удается найти хоть какой-то намек на нравственность в пороках, которым я учусь у него, зная, что она все-таки где-то есть. Гостиничные номера, где мы встречались по вторникам утром, пахли табаком, травкой, спермой, киской и полным отсутствием чувства вины.
Месье любит Habit Rouge
[26]
Герлена: это таинственное название прекрасно ему подходит. Но везде, где его кожа обнажена, пахнет вовсе не парфюмом. Его руки, например, имеют свой собственный пряный запах. От шеи исходит тонкая и убийственная смесь аромата его волос и моющего средства, используемого Эстель для стирки его рубашек. Что уж говорить об остальных его запахах, мимолетных, но незабываемых?
Месье бреется каждый день, и мне трудно поверить в то, что на его лице может расти щетина, настолько его кожа нежная на ощупь. Возможно, именно это меня немного отталкивает: щеки Месье такие же бархатистые, как у моего отца. У всех отцов, ласкающих и целующих нас в детстве, кожа всегда гладко выбрита.
И в то же время это притягивает нас, как наркотик.
Месье был интерном, затем руководителем клинической практики в больнице Сен-Луи в ту пору, когда ординаторские начали славиться определенной репутацией. Никто не знает, что тогда происходило, но готова поспорить: именно там Месье узнал большую часть из сотен своих женщин, — если только это заявление не является обычным бахвальством.
