В принципе она готова была на любые муки, лишь бы только это не повредило ребенку. Но мучиться ей пришлось всего три часа, на зависть соседкам по родильному залу.
Катя ни разу не закричала, не пожаловалась, и врачи все время ставили ее в пример остальным роженицам. Между схватками Катя объясняла соседкам, что ей не так уж и больно и что никакого героизма тут нет. На самом деле ей, конечно, было больно, но она загадала, что если ни разу не закричит, то Ян в конце концов женится на ней.
Мальчик получился большой, пятьдесят пять сантиметров ростом и три девятьсот весом. У него были густые черные волосы. «Совсем как у папы», – нежно думала Катя, глядя на своего малыша. Она вспомнила, как смеялась над Светкой, которая утверждала, что раз Катю мучает изжога, то ребенок родится волосатым, и подумала: «Может быть, мне тоже стоит поверить в приметы?»
Как это ни странно, но теперь, родив ребенка, Катя была готова поверить, что детей приносят аисты. Страшно было даже предположить, что еще час назад этот чудесный человечек ворочался у нее в животе… Катя не могла поверить, что это ее сын, нет, это было какое-то волшебное существо, посланное ей небом…
А он был так красив! Даже видавшие виды акушерки и детские сестры взвизгивали от восторга при виде Катиного малыша. Он же, не ведая о своей красоте, безмятежно спал и даже не захотел проснуться, чтобы взять грудь.
Катя лежала в обычном бесплатном отделении. Они со Светкой решили, что тратить тысячу долларов ради того, чтобы неделю пролежать в комфортных условиях, неразумно. Светка сказала, что, конечно, пока она жива, то поделится с Катей и ее ребенком последним куском хлеба, и что, если Катя очень хочет, можно лечь и на платное отделение. «Но подумай, на фиг столько бабла в кассу платить? Ведь врачи, которые реально у тебя будут роды принимать, из этих денег ушки от хрена получат! А в общей палате веселее! Кать, если у тебя все пучком пойдет, то и бесплатный врач тебе поможет, а если, тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог… то никто ничего не поделает. А врачу и акушерке мы в лапу сунем, и они будут к тебе как к королеве относиться». И Катя согласилась со Светкиными доводами.
«В лапу» дежурной смене Светка сунула не скупясь, и Катя не могла пожаловаться на плохое отношение, но у общей палаты обнаружились неожиданные минусы.
Мамы лежали вместе с детьми. Всего рожениц было три, соответственно и младенцев тоже трое. Катин сынок кричал мало, в основном он спал с важным и сосредоточенным выражением лица, зато двое других орали почти круглые сутки. Катя не могла спать, поэтому неделя в роддоме прошла для нее как в тумане, в странном состоянии между сном и бодрствованием.
Пеленок не хватало, а памперсы они со Светкой решили использовать только в самых крайних случаях, поэтому приходилось застирывать детские пеленки под краном и сушить на батарее. Молока у нее пришло хоть отбавляй, приходилось его сцеживать, так что у Кати почти не было времени и душевных сил думать о том, что никто, кроме Светки, не встретит ее из роддома.
В коридоре был телефон-автомат, и Катя, набравшись сил, позвонила маме, чтобы сообщить о рождении внука.
– И что ты теперь от меня хочешь? – спросила мама голосом, которым можно было бы замораживать пельмени в промышленных масштабах. – Ты уже наигралась в самостоятельность и хочешь, чтобы я взяла на себя заботы об этом ребенке? Ты наконец поняла, что не сможешь одна воспитывать его?
«Ну почему все наши разговоры сводились всегда к тому, что я ни на что не способна?» – грустно подумала Катя. Когда она собиралась поступать в музыкальную школу, мама говорила: «Да, тяжело тебе будет, у тебя же нет абсолютного слуха». Как выяснилось позже, абсолютный слух у Кати был, и, слава Богу, нашелся добрый человек, который сказал ей об этом. Если Катя хотела пойти в танцевальный кружок, мама вздыхала: «Как же ты будешь танцевать, ты такая неуклюжая». И так было всегда. Если она сидела дома, мама упрекала ее в том, что она неспортивная. Если, наоборот, бежала кататься на лыжах, маме не нравилось, что Катя не сидит целыми днями за уроками.
Ну а когда Катя вошла в возраст, мама по три раза на дню повторяла с сочувствующим видом, что Катя несовременная, слишком возвышенная и ей будет практически невозможно найти подходящего молодого человека. Когда эти прогнозы оправдались, мама сменила пластинку и начала упрекать дочь в том, что она никак не может выйти замуж. Сейчас Катя поняла наконец, что единственное, в чем она была действительно виновата, так это в том, что до тридцати лет воспринимала мать всерьез и искренне верила в то, что она говорит. Как можно было оставаться такой идиоткой и не понимать, что все эти разговоры велись не для того, чтобы помочь ей преуспеть в жизни, а, наоборот, для того, чтобы убедить ее в собственной никчемности и покрепче привязать к себе?!
Так что сейчас в ответ на мамины слова Катя только усмехнулась. Наверняка мама рассчитывала, что Катя, всегда принимавшая ее слова за чистую монету, поверит ей и на этот раз и приползет к ней, несчастная и пришибленная. Тогда можно будет разыграть роль самоотверженной матери, готовой взять на себя заботы о дочкином внебрачном ребенке. Но заботы будут заключаться в том, что мама нагрянет к ней с инспекцией, отчитает за неправильное пеленание и неправильный режим кормления, назовет неряхой и неумехой, а затем, вернувшись к себе домой, будет рассказывать своей подруге, как она надорвалась, ухаживая за нагулянным младенцем и как дочь не ценит ее самоотверженной помощи.
Удержавшись от обсуждения подобных тем, Катя сказала, что звонит по одной-единственной причине – спросить, не хочет ли мама навестить ее и посмотреть на внука.
– Я у тебя этого ребенка не просила, – ответила та и положила трубку.
Теперь Кате оставалось только молиться, чтобы самой не стать такой же матерью для своего ребенка, а наоборот – быть доброй и понимающей, чтобы сыночек мог всегда доверять ей.
Этими бессонными из-за детского крика ночами Катя иногда вставала с кровати и подходила к окну, с тоской вглядываясь в окружающий роддом сад. Чего бы она только не отдала, чтобы увидеть на дорожке сада силуэт Яна! Желание становилось подчас таким сильным, что она готова была подбежать к телефону, разбудить Светку и заорать: «Почему ты молчишь! Почему не скажешь ему, что у него родился сын?»
Но Катя знала, что никогда не унизится до этого, а Светка свято сохранит тайну. «Боже, ну почему мне попалась именно та единственная женщина из миллиона, которая умеет хранить чужие секреты?» – горько думала Катя.
Почему бы не сказать ему? Пусть он любит не ее, а какую-то другую женщину, но ребенка-то ему родила она!
Хотя подумаешь, ребенок! Не похоже, чтобы он был одержим идеей продолжения рода, и то, что он стал биологическим отцом, для него не значит ровным счетом ничего.
Катя могла предъявлять ему претензии на таких же основаниях, как клиентка банка спермы, которой по случайности достался генетический материал доктора Колдунова.
«Ну хорошо, – думала она, стоя у окна. – Допустим, я сама позвоню ему на работу, и, допустим, он поверит, что я родила ребенка от него. Ну придет он в роддом. Ну скажет, что нужно было сразу поставить его в известность, и он устроил бы меня на аборт в хорошее место. Ну ладно, скажет он, раз уж так вышло, то вот тебе, Катя, деньги, и делай что хочешь».
