Оба притворялись спящими, и оба знали, что другой притворяется, и было очень уютно и тепло. Женя думала: они опять вместе в гостиничном номере, но теперь у них есть настоящий дом… И от этого жизнь стала не лучше и не хуже, а как-то правильнее. Женино сознание балансировало на грани сна, глаза слипались, но она так соскучилась по мужу, что не хотела засыпать.
В окне было видно небо, в нем висела яркая, тревожная, сверкающая луна. Женя подумала, что луна удостаивалась внимания литераторов чаще, чем все остальные небесные тела, вместе взятые. Уж больше, чем солнце, это точно. Солнце дарует жизнь, зато при луне происходит все самое интересное.
– Спишь? – прошептал Костя.
Она покачала головой.
– Хорошо… Я вот что хочу тебе сказать, милая…
От серьезности его тона Женя села в постели.
– Если вдруг ты поймешь, что больше не можешь со мной жить, ты скажешь мне об этом прямо?
– Костя, ты о чем? – Женино сердце екнуло.
– Вдруг ты поймешь, что я не такой, как ты думала… Ты же меня совсем не знаешь.
– Зато я тебя чувствую, – строго сказала Женя. – И не понимаю, почему ты несешь такую чушь!
Так резко она еще никогда не разговаривала с мужем. Но в этом определенно было что-то приятное…
– Ты смешная, когда сердишься, – он улыбнулся. – Мне так нравится!
– Мне тоже нравится сердиться, – призналась она. – Просто раньше я не могла себе этого позволить. Зато вот теперь развернусь!
– Ты переводишь в шутку серьезный разговор…
– Костя, перестань! Не пугай меня! Ничего не может случиться такого, чтобы мы расстались!
– Ты права, милая. Но помнишь, что писал Дюма? Есть одна вещь, которую не в силах изменить ни король, ни сам бог. Это – прошлое.
Женя крепко обняла его. Ей нравилось слушать, как бьется его сердце. Она чувствует каждый его нерв, каждую клеточку, каждое движение души! И ей понятно, что он хочет сказать. В его жизни были эпизоды, которых он теперь стыдится, и боится, что Женя о них узнает. Наверное, это связано с бизнесом. Но разве она станет его осуждать?
– Если прошлое нельзя изменить, – сказала она осторожно, – нужно его в прошлом и оставить. Было и уплыло. А я с тобой сейчас и навсегда!
Она думала, Костя обнимет ее и поцелует, но он только нежно погладил ее волосы:
– Не обещай мне ничего. Я заранее освобождаю тебя от любых клятв, которые ты не сможешь сдержать.
Видимо, он почувствовал ее страх, потому что быстро и крепко обнял ее.
– О каких клятвах ты говоришь, Костя? Ты имеешь в виду наше венчание? Разве оно не было для тебя просто ритуалом, традицией? Ты веришь в Бога?
– Как сказать… Я верю, что все вокруг нас, весь мир – Бог. Земля, люди, все – Бог. И любовь – Бог, и ненависть – Бог, и счастье, и горе. И церковь поэтому тоже Бог.
Женя вздохнула. Ей хотелось спорить, не может все быть Богом! Если бы это было так, люди и назвали бы Его – Всё! Но ведь есть свет и есть тьма, есть добро и есть зло…
– Костя, а я тоже бог?
– Нет, ты богиня, – засмеялся он. – Спи.
* * *
Вернувшись в ординаторскую после плановой операции, Мила обнаружила на диване за шкафом Спасского.
– Что домой не идешь? – удивилась она и поставила чайник. Кофе кончился три дня назад, в железной банке остался только жуткий чай с отчетливым привкусом зубной пасты. – Последняя фаза профессионального унижения врача, – вздохнула она, – когда приходится самому покупать кофе и шоколадки. Так ты что домой-то не идешь?
– Жду Натуралиста. Он обещал отвезти.
– Устал?
Спасский энергично кивнул:
– Помнишь, в нашем детстве был фильм «Три веселые смены»? Это про меня. Сначала Побегалов аппендицит подсудобил. Целый день наблюдал, сомневался, а в пятнадцать пятьдесят девять, как домой идти, его озарило: типичная клиника аппендицита! Андрей Петрович, силь ву пле! А терапевту не показал. Я давай терапевту в ноги падать…
– Она же никогда не отказывает.
– Не отказывала, хочешь ты сказать. Побегалов целую неделю не мог сходить на кардиологию, выпустить бабке асцит
[14]
, терапевт и взбеленилась. Жесткий бартер, говорит. Вы мне асцит, я вам консультацию. Согласился, что поделаешь. Аппендюк без затей, а вот с бабкой не так просто оказалось. Она совсем доходяга, еле дышит. Ее на стол положить – целая войсковая операция, я и согласился на сидячей каталке выпускать. Она в кресле, я – в позе бегущего кабана. Троакар
[15]
поставил, вода льется, я говорю: как вы там, товарищ старушка, и вдруг чувствую: в спину вступило так, что шевельнуться не могу. Бабулька приговаривает «спасибо, доктор, дай вам бог здоровья!», а у меня слезы текут.
Мила сочувственно погладила его по руке. Ей, как и всем медикам, приходилось поворачивать, переносить тяжелых больных. Радикулит обеспечен, короче говоря.
– Старушку укатили, – продолжал Спасский, – а я, заходясь, так сказать, предсмертным хрипом, позвал Натуралиста, чтоб разогнул. И он таки разогнул, негодяй. Сделал мне новокаиновую блокаду, после которой выяснилось, что новокаин я не переношу.
– Иди ты! – присвистнула Мила.
– Ага, – засмеялся Андрей Петрович. – Давление рухнуло, я чуть сознание не потерял. Потом полночи над тазиком-эвтаназиком висел. Зато спину отпустило.
– Шоковая терапия.
– Точно. И только мне полегчало, как нате вам – острый живот! Ты, Мила, наверное, замечала, если просто тебе лень работать, больные сыплются, как из рога изобилия, а когда что-то серьезное, бог тебе всегда передышку даст.
Мила фыркнула:
– Богу делать больше нечего, как регулировать тебе поток пациентов!
– Он же всеобъемлющ.
– Ты хочешь сказать: вездесущ.
– Вот именно. Пока я был при смерти, в приемник никто не сунулся. Дождались моего воскрешения.
– И что оказалось?
– Перфоративка. И мужик мутный. Неизвестно, когда заболел, клиники нет, газа на снимке нет, но меня не проведешь. Подал в операционную. Повторно ЭКГ, терапевт, опять ЭКГ, давление… Сидим намытые, ждем. Без пятнадцати восемь: «Инфаркта нет, можете начинать».
– Не повезло.
Спасский тяжело вздохнул.
– Я так устал, – сказал он. – Может, нескромно так говорить, но я всегда был художник своего дела, вдохновение какое-то было. А теперь готов примкнуть к коллегам, которые работают по принципу: как заплачено, так и нахреначено.
– Ты не такой. Да и благодарность нынче – большая редкость. Народ стал санитарно просвещенным, знает: «Вы должны! И не волнует!»
