«Как его отвадить, чтобы всех не перессорить?» – о ком это?
«Гадостям про жену муж скорее верит, чем не верит. Что делать?»
«В Крым. Увезу. Перебесится».
Китайские иероглифы были бы понятнее. К какому времени относятся эти записи, сделанные, судя по всему, Музой Васильевной?
Но Женя, уже ощутившая в себе таланты знаменитого сыщика, открыла последнюю страницу ежедневника: тираж был выпущен в 1990-м году.
Муза умерла около двух лет назад, записи в книжке могли относиться к любому периоду ее жизни не раньше 1990-го и не позже 2010 года. Катенька Кречетова умерла в 1993-м, по крайней мере, эта дата была на памятнике… Можно ли было сделать вывод, что записи связаны с ее смертью?
Ответа на этот вопрос Женя не знала.
* * *
Усталость давила Милу. Вожделенный роман выпадал из рук, глаза закрывались после первой страницы. С фильмами дело обстояло не лучше. Миша, большой любитель кино, скачивал лучшие новинки специально для нее, она начинала смотреть с интересом, напрягала мышцы век, потом веки падали на глаза, как сломанные ставни, и Мила думала: буду воспринимать на слух. Но этот фокус ни разу не удался, через секунду она уже спала. Выяснилось, что заменить Спасского может только Мила. Гениев в клинике полно, а вот ответственных хирургов… Руслан бы, наверное, справился, но Анна Спиридоновна возражала: она готова была заниматься Ольгой целыми днями, но по ночам хотела спокойно спать. Учитывая форс-мажор, должность предложили Побегалову, но тот отказался, причем с обидой: не царское это дело. Он весь в науке, а тут извольте – пошлые аппендициты.
Вот и получилось, что ей упало полторы ставки дежурств плюс собственная дневная работа. Дополнительную пикантность ситуации придавали нормы трудового законодательства, согласно которым разрешалось работать не больше чем на полторы ставки. Администрация трактовала это так: человеку можно оплатить только полторы ставки, а трудиться он имеет право хоть до посинения. Главное, в табеле все грамотно поставить. Другими словами, против закона мы не пойдем, но график дежурств вы закрыть должны.
Впрочем, постепенно возмущение выдохлось, как и другие эмоции. Администрацию не переборешь, но и клинику без дежурного хирурга не оставишь.
Как назло, смены выпадали тяжелые. Поспать удавалось не больше часа. Интересно, думала Мила, после хлопотных суток приступая к плановой операции, что сказал бы пациент, узнав, что его будет оперировать врач, не спавший ночь? Решился бы лечь ко мне под нож?
Но, случись что, дежурство мне оправданием не будет. Главврач выгоняет на работу под угрозой увольнения, а на суде – тьфу-тьфу! – скажет: а я не знаю, зачем эта идиотка столько смен себе нахапала.
Чтобы совсем не раскиснуть, Мила заставляла себя по-прежнему ходить пешком на работу и с работы. Прогулки бодрили, но с каждым разом было все труднее не поддаться соблазну и не сесть к мужу в машину.
– Милочка, будете обедать? – Наталья Павловна вышла встретить ее в коридор.
Она только покачала головой.
– У вас очень усталый вид. Нельзя столько работать.
– Знаю. Но другого выхода пока нет.
– Да, мама, – из кухни появился Михаил, вытирая руки о полотенце, пропущенное через ремень брюк, – надо потерпеть. Мы надеемся, что Андрей Петрович вернется к работе, а если во время его болезни возьмут нового хирурга, Спасского могут уволить. Лучше пусть так пока.
– Понимаю, понимаю. Все же, Мила, давайте хоть супчику? И сразу спать? Я приготовила обед, вы не против?
От изумления Миле даже расхотелось спать.
– Только не подумайте, что я хочу узурпировать власть на кухне, – продолжала свекровь. – Как только аврал кончится, я тут же верну бразды правления.
Бразды – это хорошо, мутно подумалось Миле.
Есть абсолютно не хотелось, тело так утомилось после 32-часового рабочего дня, что с негодованием отвергало даже такие усилия, как жевание и глотание. Но, чтобы не обижать Наталью Павловну, Мила съела несколько ложек вкусного супа. Миша в это время готовил на ужин котлеты и, как обычно, подолгу застревал на какой-нибудь ерунде, вроде выбора подходящей мисочки или раздумья над тем, какие специи положить в фарш.
В кухню зашел Старший Внук и неожиданно спросил, не хочет ли Мила, чтобы он поиграл для нее.
Она сонно кивнула.
– Что сыграть?
– Не знаю, Вова. Я человек неискушенный…
Ее знакомство с классической музыкой было поверхностным. Мила больше знала о болезнях великих композиторов, чем об их произведениях.
– Когда-то мне очень нравились «Венгерские танцы» Брамса, – вспомнила она.
– Это нужно слушать в исполнении оркестра, – сказал парень. – Сейчас я найду диск. Любимая музыка хорошо снимает усталость.
За окном совсем стемнело, и уютный желтый свет лампы казался почти осязаемым. Он словно очерчивал круг, внутри которого ничего плохого не может случиться.
Ты образованная женщина, сонно подумалось Миле, а ведешь себя, как темная баба, которая всегда страдает. И без мужика страдает, и от мужика страдает тоже. Жизнь состоит в чередовании этих двух форм страдания… А зачем? Можно радоваться свободе, а потом – семейному уюту! Черт, ну почему умение наслаждаться тем, что имеешь, приходит только в зрелые годы?
* * *
На следующее утро опять была работа. Взглянув на толпу в приемнике, Мила сразу простилась с мечтой о спокойном дежурстве. Благодаря своему клиническому опыту она мысленно рассортировала очередь. Эти двое – сердечники к терапевту, желтый алкаш туда же, а бородатый здоровяк с шиной Крамера
[20]
, небрежно примотанной к руке, дожидается травматолога. Она успела поймать за фалды бригаду «Скорой»: «Обезболили?» – «Да мы…» – «Не «да мы», а «промедол»!»
«Скорая», чертыхаясь, открыла чемодан. Милой руководило не только милосердие. Обезболивать перелом все равно надо, не сделает «Скорая», списывать наркотик в куче журналов придется сотрудникам клиники. А если чего в жизни и следует избегать, так это лишней работы.
О, а вот это уже по ее душу!
– Ахмед, ты опять к нам? Минздрав же тебя предупреждал!
Пожилой крепкий кавказец, прижимавший к груди окровавленную скомканную тряпку, улыбался. Это был Милин давний знакомый, ветеран афганской войны, живший неподалеку. Хороший человек, иногда Ахмед крепко напивался, ввязывался в драку и обязательно получал увечья, причем всегда в Милины дежурства. Мила подозревала, что у него дома на видном месте висит их график.
Она подозвала медсестру и повела несчастного на осмотр.
– Наш дорогой Ахмедик! – обрадовалась сестра и подала Миле зонд.
– Будешь рассказывать? – для формы спросила Мила, исследуя ножевую рану.
