Он не стал говорить, что видел он не так уж много ее землячек.
– Красивее тех, с кем забавляется твой друг? Их груди полнее моих, разве нет?
Черепанов улыбнулся. Чуть-чуть.
– Ты – лань, – сказал он. – Не корова. Какое мне дело, полна ли твоя грудь, если она – твоя?
Щеки девушки порозовели. Это было заметно даже под слоем белил.
– Марция! – крикнули снова. Один из трех бородачей-собутыльников. – Эй, варвар, не задерживай ее! Не ты один хочешь пить!
Черепанов приподнялся на ложе, отыскал взглядом кричавшего и посмотрел на него. Только посмотрел, но бородач заткнулся.
– Я пойду, – чуточку нервно проговорила девушка. – Отец станет меня ругать.
– Парсий?
– Да. Если ты хочешь женщину, он…
– Я не хочу женщину, – сказал Черепанов. – Я хочу тебя. – Кончиками пальцев он снова нежно притронулся к ее локтю. – Ты придешь?
Ничего не ответив, она быстро поднялась и пошла прочь. К ложу приближался Парсий.
– Что еще тебе угодно, благородный господин?
– Ты знаешь, – негромко произнес подполковник.
– Она – моя дочь, не рабыня, – так же негромко, с достоинством произнес хозяин.
– Я знаю.
– Хочешь выбрать из тех, кто…
– Не хочу, – отрезал Черепанов.
– Твой друг…
– Я не мой друг, – перебил его подполковник. – Однако тоже всегда добиваюсь своего. Но… – Он сделал многозначительную паузу. Парсий задрал бороду, намереваясь спорить… —…Но не силой, – закончил Геннадий. – Ты понимаешь?
– Значит, ты решил остаться в одиночестве? – тоном заботливого хозяина осведомился Парсий.
– Ты прав, – кивнул Черепанов. – Вероятно. Sint ut sunt, aut non sint
[64]
.
Правда, это высказывание принадлежало не римлянину
[65]
. Но можно было надеяться, что грамматически в нем все правильно. И по смыслу – тоже.
Парсий кивнул и оставил Черепанова в покое. Пить и веселиться. В одиночестве.
Геннадий задремал. Тепло, вино, сытный обед, удобное ложе, почти забытое ощущение безопасности…
Когда он проснулся, уже наступил вечер. Квадрат неба наверху, в потолочном отверстии, потемнел и налился синевой.
Проснулся подполковник не по собственной инициативе. Его разбудили.
У ложа стоял представительный мужчина в белой тоге. Рядом с ним – еще четверо, в кирасах, шлемах и при мечах, но без щитов. Один из этой четверки и разбудил Черепанова. Другой уже завладел его оружием.
– Я – эдил Скаремия, – важно произнес представительный. – Ты – тот, кто называет себя Плавтом?
– А в чем дело? – поинтересовался Черепанов.
– Ты обвинен. По закону об оскорблении величества!
[66]
Встань и следуй за нами!
За спинами воинов маячил Парсий с похоронным выражением на физиономии.
Геннадий неторопливо поднялся, обулся.
Он размышлял.
Ну да, ничего удивительного: империя и есть империя. На дорогах разбойники, в лесах волки, но политическая полиция как всегда начеку. И высказывания Гонория в адрес августейших особ не остались незамеченными. Черепанов не знал, насколько сурово здесь караются диссиденты и оппозиционеры, но, судя по тому, как быстро отреагировала местная власть, – дело нешуточное.
А коли так, то не следует качать права и уж тем более объявлять, что господа полицейские – точнее, господа вигилы – ошиблись адресом. Пусть думают, что он Плавт. Позже он развеет их заблуждение, а Гонорий тем временем сделает ноги. И позаботится о своей безопасности. Раз хозяин не указал эдилу на ошибку, а держит рот на замке, он поставит в известность Плавта о ситуации.
Пока Геннадий завязывал шнурки, один из воинов зачем-то пощупал у Черепанова под подбородком.
– Ха! – сказал он с легким пренебрежением, не обнаружив мозоли от ремешка шлема. – А говорили – легионер!
– Разберемся, – буркнул эдил. – Давай, гражданин, пошевеливайся!
Черепанова вывели во двор. У ворот стояла крытая повозка. При ней – еще двое вигилов.
У колодца Геннадий увидел Марцию. Подмигнул. Девушка ахнула. Шагнула навстречу, открыла рот, собираясь что-то сказать, но отец схватил ее за руку и утянул в сторону.
– А ну стоять! – раздался позади знакомый рык.
Геннадий быстро обернулся. Его сопровождающие тоже.
У входа в дом, под портиком, во всей своей жилисто-мускулисто-волосатой красе стоял Гонорий Плавт Аптус. Совершенно голый, зато с золотой цепью на шее и мечом в руке.
– А ну стоять, недоноски! – прорычал кентурион. – Куда вы ведете моего друга, козлиное семя?
Вигилы напряглись: даже голый, Плавт производил грозное впечатление. Эдил тоже забеспокоился, когда разглядел, что именно вычеканено на медали, украшающей волосатую грудь кентуриона. Обеспокоился, но достоинства не потерял.
– Не нарушай закона, доблестный воин, – величаво проговорил он. – Сей гражданин, чье имя Гонорий Плавт, обвиняется в нарушении закона об оскорблении величества. У нас имеются свидетели, что оный Гонорий Плавт…
Черепанов не без удовольствия поглядел на ошарашенного Гонория. Но смущение кентуриона длилось ровно секунду.
– Что?! – взревел он. – Кто, пес твой дедушка, Гонорий Плавт?! – Кентурион побагровел. – Это я, раздери вас всех Орк, Гонорий Плавт!
Акустический удар и содержащаяся в нем информация привели эдила в некоторое замешательство. Но он был тертый калач. И находился на своей территории.
– Это так? – спросил он у Парсия.
Тот кивнул с сокрушенным видом.
Эдил не стал предъявлять претензий к хозяину гостиницы. Он был практичный человек и при исполнении. Вместо этого он повернулся к вигилам и указал на Гонория:
– Арестуйте его!
Однако вигилы, которые без всякого смущения взяли под стражу фальшивого Плавта, в отношении Плавта настоящего проявили куда меньшую прыть. Да и сам Гонорий, похоже, не слишком серьезно отнесся к словам местного «полицмейстера».
– Да ну? – Кентурион скептически поднял бровь. – Арестовать меня? А ты шутник!
– Я – эдил Скаремия, – возразил римский «шериф». – И если я сказал: «Арестовать!» – значит, ты будешь арестован!
