В конце концов, вигилов было шестеро, а преступник – один.
– А я – первый кентурион первой когорты Первого Фракийского легиона Гонорий Плавт Аптус! – рявкнул друг Черепанова. – И я выполняю личное поручение моего легата. А мой легат, ты, ослиное семя, сам командующий Гай Юлий Вер Максимин! А ты, паршивый эдил паршивого поселка, – как там он называется? – можешь болтать все, что взбредет в твою безмозглую голову! Но если ты еще раз протянешь свои холеные ручонки ко мне, к моему другу или еще к кому-нибудь из тех, кто по-настоящему охраняет честь Августа, я возьму тебя за твое морщинистое гузно и приволоку прямо к моему легату. И паршивым гражданам твоей паршивой деревеньки – как там она называется? – придется выбирать себе нового эдила! Это всех касается, если кто не понял!!! – заревел Плавт, и приставленные к Черепанову вигилы тут же отпрянули от Геннадия, как от прокаженного.
Красный, как помидор, эдил молча повернулся и пошел прочь. Вигилы так же молча последовали за ним. И отбыли.
– Цивильные крысы, – буркнул Плавт. – Скажи, какого хрена ты назвался моим именем, Череп?
– Ну… Я же не знал, что ты настолько грозен, – пробормотал Геннадий. – Я подумал: пока они будут разбираться со мной, ты успеешь исчезнуть.
– Я? Бежать от этих? – Кентурион расхохотался, но тут же посерьезнел, спустился со ступенек и крепко обнял Черепанова.
– Ты – друг, – сказал Гонорий. – Благодарю тебя!
От Плавта исходил запах пота, смешанный с благовониями и неистребимым «ароматом» чеснока.
Кентурион отстранился. И соизволил наконец заметить Парсия.
– Ну! – грозно произнес он. – А ты, воронья пожива, почему молчал?
– Это я ему велел! – быстро, раньше, чем гнев кентуриона успел разгореться, произнес Черепанов и заслужил благодарный взгляд.
– А-а-а… Ну ладно. Пошли внутрь, а то как-то мне прохладно.
– А ты не пробовал что-нибудь надеть? Для согревания? – поинтересовался Геннадий.
– Для согревания? Это верно! – Гонорий оживился. – Эй, Парсий! Горячего вина, живо! За твой счет – ты у меня в долгу!
Глава пятая, в которой рассказывается о том, как командующий нубийской армией Максимин с помощью серебра «договорился» с местными налоговыми органами
– Я у тебя в долгу, почтенный Геннадий, – произнес Парсий. – Великолепный Плавт так же скор на расправу, как его еще более великолепный повелитель, грозный Максимин.
Вино зажурчало, переливаясь из пузатого кувшина в серебряную чашу на витой длинной ножке. Черное вино. Терпкая кровь черного испанского винограда.
– Ты знаешь Максимина? – спросил Черепанов.
– Здесь, в придунайских провинциях, все знают Максимина. – Хозяин гостиницы присел на край ложа. – Император, да живет он вечно, ставит наместников с одобрения Сената, но их квесторы
[67]
отправляют в Рим совсем немного денег, потому что большую часть забирает Максимин.
– Ты не боишься говорить такое? – Черепанов пристально посмотрел на Парсия.
Тот усмехнулся в курчавую бороду.
– Об этом знают все, – сказал он.
– И император? – Черепанов поднес кратер к губам, отпил, заел фиником.
– Конечно. Август велел Максимину командовать легионами и охранять границы. Но это стоит денег. А денег у императора совсем мало. То немногое, что удается получить из провинций, Рим, – тут Парсий скривился брезгливо, – пожирает без остатка. Уж поверь тому, чей дед был либрарием
[68]
в войске самого Марка Аврелия
[69]
и сбежал из Рима, когда началась чума. Рим – это бездонная бочка Данаид. А войску нужны деньги. И, чтобы войско не явилось за деньгами в Рим, император высочайше позволил командующему Максимину самому изыскивать средства для прокормления солдат. И Сенат не возражал, потому что доходы с придунайских провинций были совсем невелики. Но когда за дело взялся Максимин, оказалось, что эти доходы можно существенно увеличить.
– И как же это ему удалось?
Хозяин гостиницы криво усмехнулся.
– Он выбрал трех самых жадных чиновников – и досыта накормил их серебром.
– И чиновники после этого стали честными? – хмыкнул Черепанов. – Не верю.
В мире, где Геннадий родился, не было более алчных и беспринципных существ, чем чиновники и политики. И он очень сомневался, что в этом мире дело обстоит иначе.
– Чтобы чиновники перестали красть и брать взятки только потому, что им отвалили большой куш? – Геннадий скептически поднял бровь. – Да они станут еще больше хапать!
– А ты не такой уж варвар, каким кажешься, – заметил Парсий. – Ты многое знаешь о цивилизации. – Он потянулся за чашей, из которой пил Плавт, плеснул на донышко: – Твое здоровье, рикс. Ты кое-что знаешь о чиновниках, но совсем не знаешь Максимина. Квесторы, которых накормил он, перестали брать взятки. Никто не сможет брать взятки, если в него влить четверть фунта расплавленного серебра.
– А как же закон? – осведомился подполковник. – Ведь это убийство.
– Разве? – Толстая физиономия римского трактирщика приобрела скептическое выражение. – Нашлось немало свидетелей, показавших, что эти чиновники покончили с собой. И даже оставили завещания. – Он плеснул себе еще немного вина и доверху наполнил кратер Черепанова. – В этих провинциях никто не станет свидетельствовать против Максимина. Не потому, что все мы – трусы, а потому что лучше Максимин, чем германцы. Намного лучше… – Тут он спохватился, с опаской глянул на Геннадия. – Я не хочу сказать плохого обо всех варварах, доблестный рикс! Но поблизости от границы…
– Я видел, как с вами обходятся варвары, – прервал его Черепанов, потянувшись за чашей. Чертовски приятное вино. И финики вкусные. Но были бы еще вкусней, если бы в них не пихали столько пряностей и сахара. – А ты неплохо осведомлен, Парсий, – заметил подполковник. – Откуда?
– Разные люди ездят по этой дороге, доблестный рикс. – Хозяин гостиницы лукаво усмехнулся. (Ну и пройдошливая у него рожа, однако!) —
И те, у кого есть деньги, всегда останавливаются в моей гостинице. А когда человек выпьет много хорошего вина и отдохнет с хорошими девочками (а девочки у меня еще лучше, чем вино, зря ты от них отказываешься, доблестный рикс), то он становится разговорчив. Но ты не думай, будто Парсий – болтун. Парсий умеет хранить настоящие тайны. Хотя… – Он метнул на Черепанова хитрый взгляд.
И тут масляный светильник на столе мигнул и погас. Сразу стало темно. Только в квадратном отверстии потолка тлели белые искры звезд.
