Черепанов наблюдал не столько за царедворцами в белых и белых с пурпуром тогах, сколько за окружившими тронное возвышение преторианцами. Преторианцам Максимин тоже не нравился. Это ясно читалось на их надменных физиономиях. Особенно на одной из них, принадлежащей старому знакомцу, трибуну гвардии Сексту Габинию Оптимиану, официальному жениху Корнелии. Надо полагать, и этот здесь неспроста.
Да, Максимина здесь не любили. Разве что сам император глядел на него без откровенной враждебности. Лишь с неодобрением.
Но Фракийцу всеобщая нелюбовь, похоже, по барабану.
«Не чересчур ли он храбр? – подумал Геннадий. Ведь легионы Фракийца – далеко, а преторианцы совсем близко».
– Я хочу, чтобы ты, Август, и ты, Августа, увидели его, – пророкотал Максимин. – Этот кентурион стоит многих, когда дело касается защиты Рима!
– Я что-то слышал о нем… От Антонина Гордиана, кажется… – невнятным высоким голосом проговорил император.
Он поглядел на Черепанова сверху. Голос Александра Севера был вялым, но взгляд – острым и внимательным.
– Не ты ли недавно помог моему трибуну Габинию во время набега варваров защитить дочь сенатора Антонина Гордиана?..
«А ведь это – великая честь, – подумал подполковник. – Со мной говорит глава Первой империи этого мира». Если принять во внимание здешнее воинское звание – это вообще невероятно. Все равно что какой-то пехотный старлей удостоился приема у президента. А ведь император – покруче, чем президент…
– Нет, ваше величество. – Черепанов не знал церемониала (никто не потрудился его просветить), но решил, что это обращение подойдет. – Ваше величество неверно информировали.
– Разве? Значит, это был не ты?
– Это был я, ваше величество. Вас неверно информировали о роли достойного трибуна Габиния. Не хочу сказать дурного о доблести трибуна, собственноручно сразившего пятерых варваров, но если бы, хвала богам, мои разведчики вовремя не заметили дым, достойного трибуна постигла бы участь тех, кто не успел спрятаться или убежать.
И он был бы так же мертв, как те германцы, которые осмелились вторгнуться на землю Рима. Но тем не менее доблесть трибуна Габиния достойна восхищения, ибо она оберегала жизнь прекрасной дочери сенатора Гордиана в то, пусть и не слишком долгое, время, которое понадобилось моим легионерам, чтобы разбить варваров.
Тут Черепанов одарил трибуна вежливой улыбкой. Физиономия Секста Габиния побагровела от ярости.
– Это так, Габиний? – осведомился император.
– Я не унижусь до спора с каким-то кентурионом, – процедил трибун.
В толпе придворных раздались одобрительные восклицания.
– Это правда, мой Август! – Мощный голос Максимина перекрыл все прочие звуки. – Действуя быстро и решительно, кентурия Геннадия Черепа уничтожила отряд, состоявший из полутора сотен варваров, которые за три дня до того практически без потерь захватили и разграбили пограничный городок Вессу, гарнизон которого составлял более двухсот человек. Я утверждаю: кентурион-гастат Геннадий Череп не только спас имение сенатора Гордиана и жизнь его дочери, но и столь дорогую моему императору жизнь трибуна Габиния, которому, конечно, стыдно признать, что он обязан жизнью «какому-то кентуриону». – Максимин усмехнулся. – Но у меня имеется подробный доклад, составленный на основании показаний многих свидетелей, которые подтверждают сказанное мной. Позволь вручить его тебе, Август… – Максимин шагнул вперед, протягивая свиток.
Трое преторианцев тут же преградили ему путь. Максимин усмехнулся и отдал свиток одному из них.
– Я прочту, – кивнул император. – Хотя у меня уже есть доклады трибуна Габиния и твоего латиклавия Петрония Магна, который во время этого события командовал Первым Фракийским. Кстати, в докладе Петрония указано, что твой кентурион нарушил императорский эдикт и подстрекал легионеров к бунту. – Голос Севера внезапно стал ледяным. – Это так?
– Бунт? – Максимин поднял бровь. – Мне об этом ничего не известно. Полагаю, что юный Петроний что-то напутал. Он так мало знает об армейских порядках, что вполне мог счесть бунтом какие-нибудь учения. Или, может, это был религиозный праздник? На этот счет мой Август может не беспокоиться. Я не допущу бунта во вверенных мне легионах! Скорее взбунтуются твои преторианцы, чем мои солдаты!
– А нарушение эдикта?
– Если Август не возражает, на этот вопрос ответит сам кентурион Геннадий.
– Не возражаю, – кивнул император.
– Ваше величество, я не слишком хорошо знаю законы империи, но сказано же: «Invitat culpam qui peccatum praeterit»
[156]
. Трибун Петроний сообщил мне, что существует указ вашего величества о том, как следует обращаться с захваченными в плен воинами-варварами. Но сообщил уже после того, как виновные были казнены.
– А знай ты об этом эдикте, то, безусловно, отпустил бы пленников, верно? – Император благожелательно кивнул. – В таком случае я полагаю, что твой проступок заслуживает снисхождения.
– Прошу меня простить, ваше величество, но это не так.
– Ты настаиваешь, чтобы тебя наказали? – удивился Север.
– Нет, ваше величество. Я ознакомился с эдиктом и понял, что он не имеет отношения к тем, кого я казнил.
– То есть? – Бровь императора поползла вверх. – Разве это были не варвары?
– Варвары, ваше величество. Но в эдикте сказано: «воины-варвары», а это были не воины, а просто разбойники. Разбойников же, ваше величество, по законам империи, как и по моему личному убеждению, следует вешать. И незамедлительно.
– И как же ты, кентурион, отличаешь варваров-воинов от варваров-разбойников? – осведомился Север.
– Воины воюют с воинами, разбойники грабят мирных жителей.
Среди придворных возникло оживление. Кто-то засмеялся. Улыбнулись император и императрица-мать. Даже кое-кто из каменнолицых преторианцев не смог спрятать ухмылки.
– Странная логика для того, кто недавно сам был варваром, – произнес Север. – А ты ведь из варваров, кентурион, судя по выговору. Так же, как и твой командир, Гай Юлий?
Максимин фыркнул. Ему не нравилось, когда напоминали о его происхождении. И Черепанов его понимал.
– Там, где я родился, воинов от преступников отличают именно так, – соврал Черепанов.
– Должно быть, странное место – твоя родина. Далеко она? – спросила императрица.
– До нее намного дальше, чем до восточных границ Скифии, – честно ответил Черепанов.
– И кем ты был там, у себя дома?
– Воином, – столь же честно ответил Геннадий. – Вождем.
– И сколь сильно было твое войско?
