В конце концов Деирдре, тяжело дыша, с покрасневшим лицом, но сияя от счастья, остановила лошадь перед недостроенным компактным сараем. Ее мать, без сомнения, осталась далеко позади. Эту скачку она проиграла.
И тут из сарая, очевидно, привлеченный топотом копыт, вышел какой-то работник — и Деирдре пришлось вцепиться в гриву Аллегрии, чтобы не выпасть из седла. Мираж? Сон? Окаменев от ужаса и смущения, не веря своим глазам, Деирдре придержала лошадь перед Джефом. Молодой человек стоял под палящим солнцем. Выходя из постройки, он держал в руке молоток и гвозди, но сейчас они выпали у него из рук.
— Деирдре… — Это был хриплый голос, голос, который с самого первого момента пробрал ее до глубины души и от звука которого в ней задрожали струны возбуждения…
Джеф тоже сначала едва поверил в то, что это действительно Деирдре, которая внезапно появилась перед ним на той же белой лошади, как тогда, в Кап-Франсе, с распущенными волосами, горящими глазами и с такими розовыми щеками, словно она совсем недавно предавалась любовной страсти. Мужчина будто в трансе произнес ее имя, хотел подойти к ней и помочь спешиться, как она учила его, чтобы сделать его роль конюха более правдоподобной. Он хотел заключить ее в объятия, поцеловать и — любить…
— Цезарь? — нетерпеливый голос Пьерро вырвал Джефа из его сна.
Ублийе не было на строительной площадке. Зато другие надсмотрщики очень строго следили за порядком. Если бы кто-нибудь увидел, что Джеф покинул свое рабочее место без разрешения…
Джеф не отвечал — он потерялся в глазах Деирдре, он забыл о надзирателях, о работе… Пьерро с любопытством выглянул из-за угла — и Джеф почувствовал что-то вроде ревности, когда его новый друг ошеломленно уставился на лошадь и на женщину.
— О… о, мадам… — заикаясь, пробормотал Пьерро. Он не знал, что здесь было более уместно — лицемерие или наглая лесть, но на всякий случай низко поклонился Деирдре и при этом почти инстинктивно схватил Джефа за руку. — Извините, мадам, мы сейчас освободим вам дорогу. Простите, что глупый ниггер стоял на дороге…
Он хотел оттащить Джефа в сторону. Очевидно, Пьерро мог объяснить эту сцену только тем, что раб случайно оказался на пути у лошади и тем самым задержал Деирдре.
Деирдре между тем, все еще словно зачарованная, смотрела на своего, как она думала, навсегда потерянного любовника, в то время как Аллегрия постепенно теряла терпение и начала пританцовывать на месте.
— Идем же, Цезарь, а то надсмотрщик… — Пьерро встряхнул своего друга.
— Деирдре, — еще раз сказал Джеф.
Какое ему дело до надсмотрщиков? В этот момент он готов был сразиться с каждым, кто посмел бы разлучить его с Деирдре.
Однако женщина, казалось, первой пришла в себя. Она с трудом оторвала взгляд от Джефа и натянула поводья.
— Ничего… ничего, — пробормотала она, обращаясь к Пьерро. — Этот… этот молодой человек не сделал ничего плохого. Я только… я просто испугалась. Идите… идите и продолжайте заниматься своей работой. Потом… позже, — прошептала она одними губами, когда подарила Джефу прощальный взгляд.
Пьерро потянул друга назад в сарай, ничего не понимая, зато с видимым облегчением.
Деирдре постаралась взять себя в руки. Ей надо было успокоиться, ведь ее мать каждое мгновение могла появиться у финиша. И если Нора увидит ее и Цезаря вместе… Деирдре не могла упрекнуть себя ни в чем: другой раб не мог догадаться о связи, которая сразу же снова образовалась между ней и этим чернокожим. Виктор ведь тоже никогда этого не замечал. Зато от ее матери ничто не укрылось бы!
Глава 11
— Цезарь, его имя Цезарь!
Дуг и Нора Фортнэм наконец-то смогли поговорить друг с другом, когда они в своих комнатах (а в Роше о Брюм их разместили с неменьшей роскошью, чем в Новом Бриссаке) готовились к ужину. И Нора вспомнила имя пирата, который когда-то принес Бонни.
— Деирдре как-то мимоходом упомянула о нем. Он, очевидно, исполнял обязанности конюха, пока оставался в Кап-Франсе.
Дуг поднял брови.
— Я не могу себе представить Джефа в роли слуги, — пробормотал он.
Нора невесело рассмеялась:
— Я тоже не могла представить его себе в качестве раба на плантации сахарного тростника. Но ведь ты уверен, что это он, не так ли?
Дуг как раз завязывал бриджи над шелковыми чулками. Это было утомительно — каждый вечер втискиваться в этот наряд, но Дуг отказался от личного слуги, который должен был бы одевать его.
— Сходство поразительное, — заметил он. — Он как две капли воды похож на Аквази, и тот, кто знает Маану, тоже заметит в нем ее черты. Это не может быть случайностью. Ты ведь говоришь, что он тебя узнал.
Нора пудрила лицо.
— По крайней мере, мне показалось, что он меня узнал. А тебя?
Дуг пожал плечами.
— Джефу тогда было четыре года, — задумчиво произнес он. — Он на три месяца моложе Диердре. И это естественно, что он не помнит меня, он ведь знал меня лишь короткое время. А ты… ты выглядишь не так, как в Нэнни-Тауне. После стольких лет… И, кроме того, я не могу представить себе, чтобы Маану старалась сохранить воспоминания о нас. Однако все это легко можно будет выяснить. Нам просто нужно спросить у этого раба.
Дуг стряхнул пудру со своего парика, и Нора чихнула. На этот раз она не посмеялась над неуклюжестью своего мужа, а лишь обмахнулась веером.
— А потом? — серьезно спросила она. — Что мы будем делать потом, если окажется, что это действительно Джеф? Выкупим его и подарим ему свободу?
Дуг сжал губы:
— Это непростой вопрос. Именно поэтому я и не заговорил с ним — не хочу будить в его душе напрасные надежды.
Нора видела в зеркало, как неуверенно чувствовал себя ее муж, но он тоже наблюдал за сменой выражения ее лица. Ее руки дрожали так, что ей с трудом удалось накрасить губы помадой.
— Мы… мы, собственно говоря, должны это сделать. Джеф не должен быть рабом. Мы обещали Маану… обещали Нэнни… — Нора не договорила до конца. Дуг шагнул к ней и прижал ее голову к своей груди.
— Нора, тогда Джеф был еще ребенком… Мы обещали заботиться о нем, и мы это сделали, для него и для Маану. Он был свободным, и у него были все шансы быть счастливым. То, что он потом сделал со своей жизнью…
— Ты хочешь сказать, что он сам во всем виноват? — набросилась на мужа Нора. — Но это не так! Он раб, потому что он черный!
Дуг фыркнул.
— Если бы он был белым, его бы повесили, — жестко заметил он. — Так что в данном случае Джеф может считать, что ему повезло с цветом кожи. А рабство он может считать наказанием. Если бы его помиловали как белого, он попал бы в лагерь для пленных. У французов есть острова, на которых жизнь не очень-то комфортна. И подумай о том, что рассказал Виктор о маленькой Бонни. Она хотела вместе с Джефом открыть лавку в Кап-Франсе. Все уже было готово. Вместо этого Цезарь, или Джеф, снова сбежал и примкнул к пиратам. Он упустил свой шанс. А что он сделает сейчас, если мы снова дадим ему этот шанс? Воспользуется ли он им наконец или сразу же помчится в Кап-Франсе, прихватит там свою Бонни и бросится навстречу следующему опасному приключению?
